Ехали не спеша через пустоши на юго-восток и постепенно спустились с высоких холмов к прибрежной дороге, что тянулась вдоль скал, делая петлю вокруг Готленда, по той самой дороге, где Фредерика, теснимая в автобусе предприимчивым Эдом, мрачно размышляла об александрийском стихе. Такой маршрут давал возможность пешком подойти к аббатству со стороны южных скал, вовсе минуя город.
Среди скал погода, по выражению Лукаса, была такая, как изначально задумано: глубокая синяя пустота над головой, солнце в вышине, ветерок, летящий к морю. Они шагали к аббатству через поля, густо заросшие лютиками, дягилем, вероникой, и цветы оставляли на их одежде белую и желтую пыльцу. На фоне яркой синевы белели голые арки, которым нечего было поддерживать, а обломки колонн казались невесомыми – бесплотными, как опять же заметил Лукас, хотя, касаясь их, Маркус явственно ощущал под пальцами прохладный камень. Лукас был весьма недоволен, обнаружив в развалинах туристов, блуждающих по голым хорам, переходящих из одной каменной полости в другую. Судя по всему, учитель рассчитывал, что предстанет один перед алтарем или местом, где некогда стоял алтарь. Девочки, с щебетом перебегающие в развалинах, старцы с рюкзаками, мотоциклисты в толстых крагах, топочущие тяжелыми ботинками, раскачивающие за ремешок очки-консервы, смущали его. Они с Маркусом стояли, как запасные игроки гостевой крикетной команды, и, сжимая ручки своих опрятных корзинок, рассматривали стены, полупрозрачные от стрельчатых окон, пронизанных морским ветром, остатки древней каменной кладки, вознесенные среди диких трав. Вспомнив гнетущую, замкнутую геометрию церкви Святого Варфоломея, Маркус с удовольствием продлил и довершил мысленно эти сломанные линии и ритмы. Солнечный свет танцевал на вздутых волнах, наводил блеск на камни, травинки и лаковые чашечки лютиков. Крошечные струйки света, словно видимые конвективные потоки, перетекали тут и там меж землей и небом, скручивались в колечки, рассеивались искрами, ныряли, вспыхивали. Лукас, шагая с военной или церемониальной твердостью, обошел вокруг аббатства, словно в Дальнем поле размечая границы крикетной площадки, где пролягут потом меловые линии. Он нес ту самую загадочную корзину. Следом на манер прислужника жреца шел Маркус, и в корзине у него были термос и бутылка с водой, пластиковые стаканчики, хлеб, мясо, яблоки, сладости и вино…
– Здесь нам не дадут ничего сделать, – сердито шептал Лукас. – В конце концов, можно провести эксперимент и поблизости, просто в поле. По крайней мере, будем одни. – Он кивнул в сторону девочек, которые, строя рожицы и хором вопя старинный стишок, играли в Тома Тиддлера
[293] и казались при этом воплощенными радиопомехами.
– Зато, может, мы случайно выберем как раз то место, где был коровник Кэдмона и куда Ангел спустился, – легкомысленно заметил Маркус.
– Это, должно быть, та же трава, которую щипали его коровы, – вполне серьезно ответил Лукас.
– Не совсем та же, – возразил Маркус.
– Но и не совсем иная, – сказал Лукас, поддергивая слишком свободную штанину и перекладывая корзину из одной горячей руки в другую.
Они двинулись вдоль края скалы, мимо полевой метеостанции и ее простенького садика. Спустя некоторое время нашли отличное место, достаточно защищенное от ветра: вместо жесткой травы и лохматого лилового короставника там пышно раскинулись целые заросли лютиков, подернутые, как дымкой, белым кружевом дягиля. Среди такого богатства трав Маркус вспомнил о своей астме, сделал пробный глубокий вдох, чихнул от пыльцы, но не почувствовал внутри движения механизма, вызывающего удушье или припадок. Разве что некую оторопь от столь густо окружившей его растительной жизни. Эхом донеслись голоса девочек:
Перелезем Томов тын —
И тихонечко сидим.
Отвернется старый Том —
Злато-серебро берем.
Маркусу вспомнилась песенка, что пели в детстве:
Лютики нам золото, дягиль серебро —
В царстве у природы не сочтешь даров.
Лукас вытащил из корзины шотландское покрывало и раскинул поверх лютиков, но они не пожелали пригнуться и топорщились под тканью, словно бы повисшей невысоко в воздухе.
– Начнем, – сказал Лукас. – На пустой желудок, как на Оджеровом кургане.
Несмотря на странные события прошлого раза, Маркус ничего особенного не ожидал. Ему казалось, что слишком уже человеческая, земная точность и решительность Лукасовых планов уменьшают их шансы. Он опасался немного, но лишь того, что его заставят делать нечто смехотворное или совсем уж нелепое. Лукас расстелил поверх покрывала белую салфетку и на нее выложил из таинственной корзины: аммонит, пучок сухих трав в тонкой бумаге, целлофановый пакетик плоских засушенных цветов, заткнутую пробирку с шариком ртути, несколько круглых закопченных стекол, большую круглую лупу, носовой платок и инструмент, напоминающий скальпель.
После этого Лукас объяснил их задачу. Как Маркусу известно, они должны установить связь с Ноосферой. Мудрецы во все времена говорили, что этому препятствует глубокая укорененность человека в его физической сущности. Следовательно, преобразование Жизни в Дух означает возвышение материи до чистого бытия. Вполне возможно, в символическом и отчасти в прямом смысле это достигалось в древности огненным жертвоприношением.
– Я был просто поражен, когда ты описал фотизм и сходящиеся конусы. Ты все время возвращался к образу зажигательного стекла, и я теперь склонен считать это Знаком. Поэтому я предлагаю принести огненную жертву при помощи зажигательного стекла – высвободить материю, дать ей перейти в Свет и Энергию благодаря энергии Солнца, источника нашего земного света и тепла. Мы возьмем, конечно, вот эти травы – они уже послужили нам Знаком – собачью ртуть, аконит и горечавку, что мы сорвали возле Капельного колодца. Они претворятся не в Камень, но в Свет, lumen novum, еще один Знак. Я и аммонит взял – это каменный символ Творения и Делания. Он, правда, не из Уитби, кажется, а с Портландского мыса… Но он хороший, мне его еще в детстве подарили. Аммонит – символ свершенного Делания. И еще вот ртуть, символ духа, заключенного в материи. И конечно, кроме травы, нужна плоть – без нее не будет жертвы. Авель принес Богу жертву плотью, а Каин плодами земли, но Господь признал только Авеля и его жертву. Плоть будет наша собственная. Я думал взять червей, но ведь нужно что-то от нас, так?
Маркус, перескочив мыслью от Каина и Авеля к Аврааму и Исааку, быстро огляделся поверх сияющих лютиков в поисках разумной жизни, но увидел только бабочек вдалеке: лимонницу да голубянку.
– Волос и пары капель крови должно хватить. Скальпель я захватил, – продолжал Лукас. – Как думаешь, больше ничего не нужно?
Маркус посмотрел на лютики, на клетчатую шерсть покрывала, услышал вздох приминаемых покрывалом цветов.
