Я сижу на трибунах в спортзале и смотрю волейбол. Играют две женские команды. Но я почему-то смотрю только на одну девушку. Она подаёт мяч, потом отбивает его, забивает гол, трибуны ревут. Я не вижу ее лица. Только темные волосы и стройную фигуру.
Снова что-то пищит.
— Пришёл в сознание! — доносится до моих ушей.
Я стараюсь разомкнуть веки, но у меня не получается. Они такие тяжелые. Когда мне удается это сделать, я снова вижу комнату и мельтешащие передо мной белые халаты. Они что-то между собой говорят, но я не слышу их голосов. В моем мозгу сейчас крутится другой женский голос.
«Я так долго тебя ждала, Максим»
«Ты снова меня спас»
«Мой герой»
Свинцовые веки смыкаются. Я спускаюсь по лестнице и вижу фигуру девушки. Она стоит внизу в нерешительности. Почему-то я снова не вижу ее лица. Я срываюсь к ней и крепко обнимаю.
— Меня приняли, — тихо говорит мне она, а я лишь еще крепче ее к себе прижимаю и чувствую, что сердце щемит от боли.
Снова настойчиво пищит.
— В сознании! В сознании! — доносятся до меня крики.
Я медленно открываю глаза и опять вижу незнакомую комнату. Надо мной склоняется лицо какого-то мужчины в белой шапочке.
— Максим, Максим. Ты меня слышишь?
Он водит перед моим лицом пальцем, а я послушно двигаю за ним глазами.
— Максим, ты слышишь меня? — настойчиво повторяет.
Я хочу ответить ему «да», но лишь издаю странный звук. Чувствую большую сухость в горле. И так сильно хочется пить.
— Во.. во.. воды. — Наконец-то получается у меня сказать.
— Он выкарабкался! Воды! Срочно! — Кричит кому-то мужчина.
Ко мне подбегает девушка в белом халате и засовывает в рот трубочку.
— Глотай, — говорит она.
Я послушно втягиваю в себя воду и чувствую большое облегчение. Глаза при этом снова закрываются, и я проваливаюсь в тьму.
Я больше не вижу никаких картин. Лишь одну темноту. А когда снова размыкаю веки, перед глазами появляется мутный образ мамы. Кажется, она плачет.
— Максим, сынок. Ты проснулся? — Склоняется она надо мной.
— Мама... — тихо говорю ей.
Она начинает плакать еще сильнее. Гладит меня рукой по лицу.
— Сынок... сынок...
Рядом с ней стоит какой-то мужчина в костюме и с развязанным галстуком. Он вытирает носовым платком лицо. Подходит ближе ко мне и сжимает мою ладонь.
— Слава Богу, Максим, слава Богу, — говорит он, и, кажется, я вижу в его глазах слёзы.
Дальше один за одним следуют серые одинаковые дни. Врачи, лекарства, капельницы... Ко мне приходит мама вместе с этим мужчиной. Он все время крепко сжимает мою руку, говорит какие-то утешающие слова. Иногда отворачивается к окну и вытирает платком глаза.
Я толком не понимаю, что происходит, а мне никто и не объясняет. Видимо, я в больнице. Но что со мной случилось? Почему я тут?
— Сынок, врачи говорят, что первая операция прошла хорошо, но тебе требуются еще, — сказала однажды мама. — Тебя сейчас выписывают из этой больницы и мы перевезем тебя в другую.
— Мам, а что случилось?
— Максим, ты попал в сильную аварию.
— Когда?
— Десять дней назад. Еще неизвестно, сколько тебе нужно будет восстанавливаться. Институт ты пропускаешь.
— Какой институт?
— Свой. В который ты поступил.
— Мам, ты чего? Я же в 11 класс иду.
Мамино лицо вытягивается в удивлении. Мужчина рядом с ней хмурится и спрашивает:
— Максим, сколько тебе лет и как меня зовут?
— Мне 17 лет, а вас я не знаю.
Так проходят абсолютно серые и однообразные полгода. Одна палата сменяет другую, одна больница сменяют другую, одни врачи сменяют других. Мама с этим мужчиной приходят ко мне каждый день и рассказывают о моей жизни. Мне теперь 18 лет, я живу в Москве и поступил в институт. Мужчина — мамин муж по имени Игорь Петрович Морозов. Я знаю о нем только по маминым рассказам, еще когда она приезжала в Россошь и рассказывала бабушке о своём новом ухажере. Но тогда я все это слушал в пол-уха.
Я не помню ни как переехал в Москву, ни как знакомился с этим мужчиной, ни как ходил тут в 11 класс, ни как поступал в институт. Мое последнее воспоминание — я в августе иду на свидание в кино с девочкой из моей школы Аней Репревой. Все, что произошло после этого, в моей памяти отсутствует.
Наконец, меня выписывают. На улице уже январь, и мы с мамой и ее мужем едем домой. Я захожу в особняк и с удивлением его рассматриваю. Я тут живу? Вот это да! Мать провожает меня в мою комнату. Большая, метров 20, двуспальная кровать, комод, шкаф, большой письменный стол. Я рассматриваю все это с таким удивлением.
— Сынок, располагайся. В шкафу твои вещи. Вот тут рядом твоя ванная.
И мама уходит куда-то наверх. Я иду по коридору своего этажа и открываю каждую дверь. Возле моей действительно ванная. А дальше идут какие-то комнаты, в которых явно никто не живет. В них совсем ничем не пахнет.
Кроме одной. Эта дверь по диагонали от моей. Я открываю ее последней, обойдя все остальные спальни. Комната больше моей и отделана в персиковых тонах. Когда я делаю шаг, в нос сразу ударяет легкий запах сладкой розы. И отчего-то этот запах мне кажется очень знакомым.
Точно! Вспомнил! Бабушка на даче однажды летом решила разводить розы, и этот аромат каждое утро бил мне в открытое окно. Вот только бабушкины цветы, кажется, пахли немного по-другому. А тут запах какой-то не такой. Но тем не менее все равно очень знакомый.
За окном уже смеркается, поэтому я включаю в комнате свет, чтобы хорошо ее рассмотреть. Очень большая кровать, слева от двери бежевый комод, широкий письменный стол, на котором лежат пара книг и что-то еще, очень большой зеркальный шкаф, широкий подоконник с подушками на нем. На поверхностях мебели, кроме письменного стола, нет никаких предметов, но тем не менее все равно очевидно, что в этой спальне живут.
— Это комната моей дочери, — раздаётся сзади голос.
