В правоте опасений по поводу противодействия призыву со стороны инородцев правительство вскоре смогло убедиться, когда летом 1916 г. была предпринята попытка «реквизиционным порядком на время настоящей войны освобожденных от воинской повинности инородцев империи» привлечь к фронтовым инженерным работам
[278]. Фактически речь шла о рытье окопов, сооружении инженерных препятствий и иных тяжелых земляных работах. Это распоряжение резко порывало с традиционными формами отношений нерусских народов империи с Русской армией: либо добровольное вступление в боевые части, либо откуп посредством военного налога. И первое, и второе воспринималось инородцами как традиционная привилегия. И напротив, принудительная мобилизация на полевые работы заведомо ставила их в унизительное положение по отношению к фронтовикам. К тому же многие из них, например кочевники Средней Азии, оказались совершенно непригодны к земляным работам, которыми никогда прежде не занимались; за ними требовался особый уход, а также соблюдение мусульманских традиций и проч.
Первым к реализации этого мероприятия приступил Туркестанский военный округ. Здесь сразу «возникли тяжкие беспорядки, пролилась русская кровь, пришлось прибегнуть к употреблению оружия», – докладывал царю командующий войсками округа генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин
[279]. Беспорядки были направлены главным образом против русских чиновников и их семей и имели ярко выраженный шовинистический характер. Благодаря жестким мерам командования округом, восстание было ликвидировано, население находилось «в подавленном состоянии», но, по сообщению Куропаткина, «настроение плохое, и беспорядки могут возобновиться»
[280]. Возникла реальная угроза откочевки большей части скотоводческого населения Средней Азии в Монголию, Китай и Афганистан. Куропаткин ходатайствовал перед царем о предоставлении ему полномочий на месте решать объемы и порядок «реквизиции» туземцев с правом полного освобождения от него или замены денежным налогом. Николаю II пришлось поставить на докладе Куропаткину резолюцию: «Согласен. Ставлю на вид спешное и недостаточно обдуманное проведение в жизнь этой меры, вызвавшей на окраине кровавые беспорядки»
[281].
Те уроженцы Среднеазиатского региона, которым все-таки не посчастливилось быть «реквизированным» до отмены решения, были направлены железнодорожным транспортом во многие уголки империи, вплоть до Архангельска, где испытали на себе все невзгоды русской зимы. Бытовая неустроенность и неприспособленность к суровому климату привели к большой смертности и дистрофии среди них. Побывавший в расположении одной из рабочих бригад офицер Азиатской части Главного штаба восклицал: «Впечатление от этого посещения прямо ужасное; кажется, будто привезены были туземцы Туркестана не для работ, а для создания в них ненависти к русскому государству…»
[282]
Одновременно мобилизация на инженерные работы была объявлена и на Кавказе. Это решение относилось к большинству кавказских народов: езидов, ингилойцев-христиан, абхазцев-христиан Сухумского округа, трухмен (ставропольских туркмен), ногайцев, калмыков «и прочих подобных им инородцев Ставропольской губернии, а также мусульманского населения Терской и Кубанской областей и Закавказья»
[283]. Недавно назначенный наместником на Кавказе и командующим Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич-младший употребил весь свой авторитет для отсрочки мобилизации. А когда выяснился масштаб катастрофы в Туркестанском округе, 9 августа 1916 г., он отправил царю большое письмо, в котором предупреждал Николая II о назревании в регионе «крайне опасного для государственных интересов» положения – настолько серьезного, что он считал бы нужным прибыть в Ставку для личного доклада царю
[284]. Специально созванное совещание губернаторов и начальников областей единодушно высказалось о том, что самой мягкой формой протеста станет массовое дезертирство мужского населения в горы, после чего начнутся вооруженные мятежи, нападение на русскую администрацию, порча железных дорог, нефтепромыслов и проч. Волнения с применением насилия в отношении «начальствующих лиц» уже отмечались среди караногайцев
[285]. Привлечение горцев к принудительным работам, отмечал Николай Николаевич, «равносильно в глазах многих мусульман унижению их достоинства» (курсив мой. – Авт.). Уже имелись сведения о насмешках в адрес горцев со стороны солдат-армян
[286].
Серьезно обеспокоенный ситуацией на окраинах империи Николай II вскоре приостановил, а затем и отменил мобилизацию
[287].
В последний раз правительственные органы самодержавия обратились к вопросу о призыве инородцев в самом конце 1916 г. Это было связано с уже ясным ощущением краха системы комплектования действующей армии людскими ресурсами. Подходил к концу запас ратников 2-го разряда – самого последнего эшелона мобилизационного резерва страны. При ежемесячной потребности в пополнениях в 300 тыс. человек, за вычетом всех льготных категорий, непризванными оставалось не более полутора миллионов человек допризывной молодежи (призыв 1919 г.) и остаток ратников 2-го разряда старше 40 лет. Разумеется, взор снова упал на «некоторые воинственные племена, неохотно идущие в рабочие команды… но могущие дать прекрасный боевой материал»
[288]. Об этом, в числе прочих мер, сообщали в своем большом докладе на имя императора Николая II 28 членов Государственной думы и Государственного совета, входивших в состав Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства. Впрочем, в той обстановке авторы уже не могли себе позволить ничего, кроме благих пожеланий о необходимости «постепенного привлечения к военной службе инородцев, к тому законом ныне не обязанных»
[289]. Вполне понимая несовместимость мер «постепенности» с суровыми требованиями дня, военный министр генерал от инфантерии Д.С. Шуваев в своем письме об изыскании людских ресурсов временно исполнявшему должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего генералу от кавалерии В.И. Гурко 8 (22) декабря 1916 г. вовсе не стал включать вопрос о призыве инородцев
[290].
