В результате приостановки призыва среди северокавказских горцев образовался большой резерв граждан горских национальностей военнообязанных возрастов. Уже на 1 сентября 1942 г. командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-лейтенант В.Н. Курдюмов в своем докладе начальнику Главупраформа оценивал общее количество непризываемых горцев всех военнообязанных возрастов в 88 729 человек
[1161]. Как минимум трижды – 14, 21 декабря 1942 г. и в январе 1943 г. – начальник Главупраформа Е.А. Щаденко по ходатайству Военного совета Закавказского фронта (генерала армии И.В. Тюленева и члена Политбюро ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановича), а также обкомов ВКП(б) ЧИАССР и ДАССР выходил на И.В. Сталина с предложением отменить постановление ГКО № 2114 от 28 июля 1942 г., запрещавшее использовать на укомплектование воинских частей, формировавшихся в СКВО, горцев из Чечено-Ингушской и Дагестанской АССР. Щаденко подготовил проект постановления ГКО за подписью Сталина, в котором предлагалось призвать в двух республиках по 15 тыс. призывников 1925 г. рождения и военнообязанных старших возрастов при условии комплектования ими не более 25 % личного состава от каждой воинской части
[1162]. Однако добиться отмены запрета не удалось до самого конца войны. В 1942 г. из всех северокавказских народов ограничение в призыве не коснулось только осетин, однако в следующем году призывать перестали и их
[1163].
В начале 1943 г., в ответ на настойчивые просьбы республиканских обкомов партии, наиболее многонаселенным национальным регионам Северного Кавказа – Чечено-Ингушетии и Дагестану – вместо обязательного призыва было предложено провести вербовку добровольцев. Районам республики была выдана разверстка на ожидаемое число добровольцев, после чего вербовка фактически превратилась в принудительный призыв. К середине марта 1943 г. по ЧИАССР удалось завербовать 4208 человек, в основном чеченцев. Но в войска (в 112-й запасный стрелковый полк и 30-ю кавалерийскую дивизию) было отправлено только 1850 человек
[1164] в связи с высоким уровнем дезертирства, уклонения от явки на сборные пункты и укрывательства вербуемых. Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. В течение 1943 г. отсюда в войска было отправлено 4315 человек, представлявших местные национальности, при наряде в 4850 человек
[1165]. Результаты кампании оценивались в Москве не только с военной, но и с политической точки зрения и легли в основу решений о дальнейшей судьбе чеченцев и ингушей.
В целом же кампания вербовки добровольцев существенно не изменила картины использования людских ресурсов северокавказских горцев. По материалам органов комплектования СКВО и Закфронта установлено, что по состоянию на 1 ноября 1943 г. по военкоматам Ставропольского края, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской, Кабардино-Балкарской АССР (все относились к СКВО) и Дагестанской АССР (относился к Закфронту) на учете состояло 91 543 военнообязанных и 30 073 призывника 1926 г. рождения горских национальностей, не призываемых в армию по национальному признаку. Общая численность непризываемых граждан горских национальностей составила к концу 1943 г. 121 616 человек
[1166]. В последний период войны эта цифра скорректировалась за счет убытия в места нового поселения и снятия с воинского учета чеченцев, балкарцев, карачаевцев (около 54 тыс. военнообязанных) и постановкой на воинский учет горской молодежи 1927 г. рождения (8856 человек)
[1167], не призванной осенью 1944 г. Призыв горских народов до конца войны не возобновлялся.
Проведение местными военкоматами регулярных приписок допризывной молодежи к военкоматам и перерегистрации военнообязанных непризываемых национальностей сохраняли возможность возобновления их призыва в последующем, что иногда случалось. Репрессивная по сути политика комплектования под воздействием объективных обстоятельств проявляла большую гибкость и нередко давала задний ход.
Для некоторых народов война начиналась широкими чистками из рядов Красной армии, но с изменением политической конъюнктуры в дальнейшем их призывали без ограничений или же с незначительными ограничениями (эстонцы, латыши, литовцы, поляки, молдаване, западные украинцы и западные белорусы). Еще в 1941–1942 гг. войска активно избавлялись от представителей этих этносов, которые обращались на укомплектование рабочих колонн и команд, а уже в 1944–1945 гг. из их числа было призвано и направлено в ряды действующих войск миллион человек. Лишь прекращение приписки и перерегистрации военнообязанных (например, в отношении депортированных этносов) означало окончательный отказ государства от их использования для комплектования армии, поскольку лишало органы военного управления актуальных учетных данных о состоянии и движении военнообязанного контингента.
Приток в войска новобранцев из этносов, чей призыв был приостановлен, почти прекращался (исключение могло делаться добровольцам), однако лица, призванные ранее, если их этнос не подвергался выселению с исторической родины, продолжали военную службу без ограничений вплоть до Дня Победы.
* * *
Проанализированный комплекс мер, связанный с ограничением комплектования войск представителями ряда этносов, безусловно, являлся актом политического недоверия в отношении них и нередко становился первым шагом в осуществлении репрессии против всего народа, как это произошло с советскими немцами, чеченцами, ингушами, крымскими татарами и рядом других народов, а мог и не становиться таковым (народы Дагестана, осетины, кабардинцы и др.). В отдельных случаях репрессивная акция против всего народа не предварялась приостановкой его призыва в армию, как, например, это было с калмыками, которые без ограничений призывались до конца 1943 г.
Тотальные репрессии в отношении ряда советских этносов, выразившиеся в их поголовном выселении с исторической родины, – одна из мрачных страниц истории Великой Отечественной войны. Это жестокое наказание неизбежно касалось и военнослужащих Красной армии, находившихся на фронте. Насколько тотальные репрессии против всего этноса были вызваны собственно воинскими преступлениями (дезертирство, измена Родине, саморанения) представителей этносов, подвергнутых наказаниям? Этот вопрос много десятилетий не дает покоя историкам, политикам, представителям «наказанного» этноса, является предметом острой полемики, основанной, как правило, на досужих домыслах.
