Вот и сегодня я с не самым легким сердцем отправлялся на очередной «рекрутский набор». А вот встретивший меня в прихожей Вася Тычко, наоборот, прямо-таки сиял (хотя все последние дни ходил слегка смурноватый – из-за чужой медали).
– Ты чего такой веселый? – спросил я, не торопясь выходить из дома.
– Да понимаете, товарищ майор… Когда Линда завтрак вам готовила, мы с ней немного поболтали, так, о всяких пустяках. Она спросила, кем я буду после войны, останусь в армии или нет. Я ей честно сказал, что к кадровой службе как-то особых симпатий и призвания не испытываю. Хочу вернуться на завод. А еще хочу стать мотогонщиком, все силы приложу, чтобы – с призами и медалями. И добавил – ну, шутливо, ясное дело, – что до конца войны надо еще дожить. А она посмотрела этак серьезно, будто в душу смотрит – она умеет, сами прекрасно знаете, – и говорит, словно чеканит: «И думать об этом не смей, ты доживешь до конца войны, тебя даже не ранят». Ну я, честно признаюсь, обрадовался не на шутку. Уж если Линда сказала – дело верное…
Коли уж разговор зашел о Линде… Уже в машине я подумал, что с ней пора что-то придумать. Уже несколько дней она, как писали в старых романах, была без места. Когда я перестал – слава те, господи! – быть комендантом, автоматически и она перестала быть помощницей коменданта по работе с местным населением, как и было записано в ее красноармейской книжке. Оказалась в подвешенном состоянии, чего с военнослужащим любого пола быть не должно. Пока что мне про это в штабе дивизии ничего не говорили, но вскоре непременно спросят: а почему это у вас рядовой Белова болтается без дела? И ответить мне будет не-чего.
И совершенно некуда ее пристроить своей властью. Не в стрелковую ж роту. В штабе батальона нет ни единой вакансии, даже типа третьего помощника младшего писарчука. То же самое в моих тыловых службах (и там и там пустыми свободные стулья остаются очень недолго). Самое скверное в этой ситуации то, что она, как рядовой Красной армии, стала крохотной шестереночкой громадного механизма, где все шестеренки, от больших до малюсеньких, обязаны прилежно вертеться согласно уставам. Какой-нибудь зоркоглазый кадровик из штаба дивизии рано или поздно обязательно углядит – не по злому умыслу, а оттого, что службист ретивый и параграфы соблюдает не хуже немцев. Определит ее в дивизию, в медсестры или телефонистки – и мое мнение при этом учитываться не будет. Разве что снова лететь к Чугунцову, в ножки пасть, но неизвестно, будет ли от этого толк…
Только это и отравляло мне жизнь. А в остальном она текла мирно и размеренно.
И вдруг всё взорвалось…
Вася Тычко появился у меня в кабинете с видом несколько странным – некоторые беспокойство и тревога в лице присутствовали. Сердце у меня легонько екнуло в предчувствии чего-то нехорошего…
– Беда тут небольшая, товарищ майор, – сказал он каким-то странным голосом, прежде чем я успел задать вопрос, и продолжал, предварительно оглянувшись на плотно прикрытую добротную немецкую дверь. – Меня тут майор Чугунцов из Смерша допрашивал. К ним не вызывал – подстерег на улице и позвал к себе в машину. Он там один был… И с ходу спрашивает: а скажи-ка, орел боевой, что за поручение комбата ты выполнял в ту ночь, когда немецкую колонну обнаружил? Только имей в виду: и майор Гальперин, и майор Удовинцев (это комендант того, второго городишки) в один голос твердят, что тебя в ту ночь у них и в помине не было…
– А ты?
– А я молчу, как рыбка карась… – уныло сказал Вася. – Ни вы, ни я понятия ж не имели, что будет проверка… А он засмеялся и говорит: умница, что не пытаешься ничего с ходу придумать, а то в таких случаях люди моментально запутываются и влипают по самую макушку. Берет планшет, дает мне подмахнуть подписку о неразглашении, а потом весело так говорит: свободен. Ну, что сидишь? Свободен! Я вылез и пошел, как чумовой…
– И всё?
– Ага, – сказал Вася.
– Значит, никаких протоколов не вел?
– Никаких. Но подписка ихняя, настоящая, по всей форме составлена. Мне такие пару раз подписывать приходилось, только, слава богу, не после допросов, а в обеспечение полной секретности данной операции. Ну, вы не хуже меня такие знаете, а пожалуй, что и лучше даже…
Ни черта я не понимал, знал одно: это никак не походило на их обычные допросы: ни вызова, ни протокола, одни слова, которые к делу не подошьешь, уж Сереге ли не знать? Правда, подписка – а она у них жутковатая, – я их и в самом деле давал больше, чем Вася. Все на одну колодку: в случае разглашения – военный трибунал. И ведь все равно пришел и рассказал – доверяет мне, как я ему. А я вот…
– Извини, Вася, – сказал я тоном, каким майору и комбату вообще-то не полагается говорить со своим ординарцем, пусть и старшиной. – Получается, втравил я тебя в поганую историю…
– Да ерунда, товарищ майор, – сказал Вася с ноткой обычной бесшабашности. – Не такая уж она поганая. Это я у него в машине ушами хлопал, как ишак бухарский, а потом посидел на лавочке, покурил, пришел в себя и придумал замечательную штуку. Непробиваемую! Значит, чистая правдочка выглядит так… Чудесная ночь стояла, лунная, на небе ни облачка, звездульки поэтически блещут… Грех в такую ночь тупо ухом подушку давить. Ну, я и решил: вы все равно… спите (в его глазах мелькнула искорка-смешинка), и никому до меня дела нет. Поговорил с Кузьмичом: ты, что ли, говорю, молодым не был, неужто не поймешь? Он меня ядрено выматерил, но ключи дал, сказал только: если на машине будет хоть царапинка, он мне самолично голову отвинтит, не вмешивая начальство. Вывел я «Опеля», заехал за Галочкой из медсанбата, и прокатились мы с ветерком до самого перекрестка. Только я хотел машину на обочину поставить, гляжу – мама родная, немцы! Помчался к вам… А дальше идет чистейшая правда: подняли вы батальон по боевой тревоге, расхлестали фрицев как бог черепаху…
То, что он придумал, настолько походило на мою собственную придумку (которую так и не пришлось пустить в ход), что я даже чуточку опешил. Спросил только:
– А потом?
– Все продумано, – сверкнул он великолепными зубами. – Сначала, сгоряча, вы и не подумали спрашивать, как я там, на перекрестке очутился, – времени не было. А вот потом, когда все кончилось, спросили… Ну, я и покаялся, как на духу. Вы меня изругали страшно, обещали месяц губы и чуть ли не штрафную роту, а потом охолонули малость, подумали и сказали: а ведь это тот случай, Васька, когда победителей не судят… И велели говорить, если что, будто посылали меня со срочным поручением к Гальперину. Кто ж знал, что проверять возьмутся вдруг… Не сомневайтесь, товарищ майор, с Галочкой я уже поговорил. Она девочка надежная, да и что скрывать, дышит ко мне… очень неровно. Все подтвердит. И Кузьмич тоже, я с ним наскоро поговорил. Подтвердит. Вы, может, и не знали, но он тоже давно за Линдой замечал… всякое. Умный мужик, мы, псковские, все такие, с ходу отличим, где у коровы перед, а где зад, если заранее покажут. – Он замолчал, глянул вопросительно. Я понял. И сказал:
– Вася, не сомневайся. И я подтвердю… тьфу, черт, подтвержу. Все мы в этой истории одной веревочкой повязаны, главное, чтобы про Линду никто ничего не узнал…
