Я так часто читала эту сказку, что знала ее чуть ли не наизусть. Я рассказывала Изабелле про маленького утенка, которого из-за неказистой внешности и серых перьев дразнили все обитатели птичьего двора, а мысли витали далеко.
Сегодня воскресенье. Неделя прошла. Завтра понедельник. Больше всего мне хотелось, подобно страусу, спрятать голову в песок, чтобы оградить себя от происходящего вокруг.
Не видеть дьявола, не слышать его.
Не получалось.
В прошлый понедельник Петер взял с меня плату за молчание, в своем духе — с ухмылкой, так, чтобы никто не видел, — и с довольным видом сунул деньги в задний карман брюк.
Он ушел, а я почувствовала себя совсем разбитой. В глубине души, очень глубоко, я все же надеялась, что это была просто злая шутка. Неуместная, но все же шутка. Но в ту минуту, когда он взял у меня деньги, слабый огонек надежды погас.
Ухватившись за край раковины, я закрыла глаза. Меня грела надежда, очень сильная надежда, что он свалится на своей машине в кювет, не справившись с управлением на дороге, или что его уродливый внедорожник врежется в столб и перевернется. Нелепый, фатальный результат невнимательности водителя.
Потом я вышла из дома и направилась к озеру. Было холодно.
Над водной гладью виднелись клочья тумана. Надо мной простиралось свинцовое небо. Проведя в оцепенении около часа и за это время мысленно умертвив Петера десятками различных способов, я снова вернулась к реальности.
Можно было пойти в полицию. Этот вариант я серьезно взвешивала в тот понедельник в полдень у озера. Написать заявление о вымогательстве. Но чем больше я об этом думала, тем больше осложнений видела на этом пути. Я понятия не имела, какими могут быть последствия, поступи я таким образом. Доказательств, кроме наших с Петером разговоров один на один, у меня нет. Если дело дойдет до суда, то, возможно, мне придется давать показания как единственному свидетелю. Кроме того, вероятно, домой пришлют протокол или полицейские заявятся сами, чтобы задать вопросы, кое-что уточнить, а это значит, что в один далеко не прекрасный день в наш двор въедет их машина. Эта более чем неприятная картина так и стояла перед моими глазами. У меня совсем не было уверенности в том, что местная полиция будет расследовать дело тактично.
Заявить в полицию — значит общаться с людьми.
Истинная причина того, почему мне не хотелось идти в полицию, заключалась в том, что я слишком боялась спровоцировать нечто, что потом зажило бы своей собственной жизнью. Ситуацию нужно было контролировать.
Сейчас мне следовало быть осторожной только с одним Петером Вандамом. Это все-таки проще, чем иметь дело с сотрудниками полиции — и кто знает, каких еще структур.
Легкость, с которой Петер вымогал у меня деньги и обманывал тех, кого называл друзьями, Эрика например, позволяла предположить, что он способен и на более неблаговидные поступки. Возможно, шантажировать замужнюю женщину было для него обычным делом… И скорее всего, даже не самым скверным на его счету. Может быть, нужно поменяться ролями?
Если бы я узнала что-то интересное — незаконные действия Петера, заслуживающие наказания, тогда можно было бы послать в полицию анонимку. Должно же быть что-то такое, за что его можно упрятать за решетку!
Сначала я воспламенилась этой идеей, но на том дело и кончилось. Я ведь не знала, с чего начать. Следить за его домом? Но когда? Мне надо быть здесь, с детьми, с парнями. Единственное время, когда я могу спокойно, не вызывая недовольства Эрика, уехать из дома, — это вечер пятницы. Другая возможность — побеседовать с людьми, которым Петер делал ремонт. Добыть информацию. Но Рита говорила, что любые новости распространяются в этих местах со скоростью звука. Я не очень хорошо сориентировалась в ситуации, но, похоже, Вандама здесь любили. Получается, что шансов добыть компромат у меня нет. О чем я только думала, намереваясь это сделать!
К такому выводу я пришла после долгих размышлений в тот полдень. Следовательно, выход был только один — уехать. Прочь из Франции. Сбежать отсюда.
«…и когда утенок увидел свое отражение в воде, сердце его дрогнуло. Он превратился в прекрасного лебедя…»
Изабелла спала. Я закрыла книгу, положила на тумбочку рядом с кроватью и выключила свет. Стараясь ступать как можно тише, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
В коридоре стоял такой холод, что меня тут же бросило в дрожь.
Пахло свежей краской и древесной стружкой. Я подошла к окну. В мягком голубоватом лунном свете виднелись очертания холмов. Мой взгляд непроизвольно устремился к источнику этого света — высокому небу.
Я обхватила свои плечи руками. Двойное оконное стекло от моего дыхания запотело. Стало плохо видно.
Я чувствовала себя такой же одинокой, как луна, там, в вышине, в пустой молчаливой вселенной. По лестнице поднимался мой муж.
— Привет, красавица!
Это был призыв. Я отлично знала все уловки Эрика. Секса мне совершенно не хотелось. Я не отозвалась и стояла замерев.
Он щелкнул выключателем в ванной, и в дверном проеме я увидела свой неподвижный темный силуэт.
— Пойдешь со мной? Немного погреемся! — раздался еще один призыв.
— Я хочу обратно в Голландию.
— Что ты сказала? — послышался приглушенный голос из ванной на фоне льющейся воды. — Повтори!
Я подошла к двери ванной.
— Я хочу уехать в Голландию.
— На Рождество?
— Навсегда.
Светлые брови Эрика сошлись на переносице.
— Что?
— Я не могу больше здесь жить. Я хочу обратно.
У него отвисла челюсть.
— Ты серьезно?
Я кивнула.
— Серьезно. Ужасно себя чувствую… Мне одиноко.
Он подошел ко мне, обнял, поцеловал в лоб.
— Одиноко? Глупышка, о чем ты говоришь?
Я прижалась к мужу и заплакала. Навзрыд, затряслась всем телом.
— Я ужасно себя чувствую. Правда, ужасно. Вся эта затея с Францией была ошибкой. Я не могу привыкнуть к этой жизни и не хочу привыкать. Все, чего мне хочется, это вернуться. Я скучаю по всем знакомым, по родному языку, по магазинам, даже по старым соседям… Никогда не чувствовала себя так скверно.
Эрик пытливо смотрел на меня, не выпуская из объятий.
— Милая моя, мы здесь всего четыре месяца. Чего же ты хочешь? Нужно время. Ты же знала, что потребуется год, прежде чем мы немного устроимся. Знала же, правда?
— Знать и чувствовать — не одно и то же, — всхлипывала я. — Мне… мне просто этого не вынести. Я страдаю из-за детей. Завалила их подарками и уже просто не знаю, чем порадовать. Им не нужны подарки, Эрик. Им нужны друзья. Они здесь одичают.
Муж смотрел на меня с удивлением:
