Я не могла вспомнить ни единого момента, когда бы терзалась так, как сейчас, в этом salle de fete на юге Франции, и когда бы все главные линии моей жизни так туго сплелись в единый клубок.
— Ты знаешь всех присутствующих? — спросил Эрик.
— Большинство, в лицо. Почти все здесь — родители.
— Странно, кстати, — сказал он, оглядываясь. — Я и правда не знаю здесь никого, ни единого человека. А тебе эти лица знакомы… Полагаю, мы с тобой прожили последнее время несколько врозь.
— В этом… В этом нет ничего удивительного.
И в Голландии дела обстояли почти так же. Там у него была работа, а здесь — реконструкция дома.
— Слушай, на будущий год мы поступим иначе. Сейчас еще много суеты, но я обдумывал наши планы все последние дни. Может быть, когда дом будет готов, я стану, например, отвозить детей в школу утром, а ты забирать их вечером.
— Можно и так.
Я сделала большой глоток, но вкус вина не почувствовала. Оглядываясь вокруг, мыслями я была в прошлом понедельнике.
Я очень нервничала, снова оказавшись на глазах у Петера. Время от времени он бросал на меня серьезный взгляд, но тем и ограничивался. Я успокоилась — до некоторой степени, насколько это вообще было возможно. Подумала, что, если все всплывет, для него это, наверное, будет не лучшей рекламой. В конце концов, Мишель был его работником, и Петер ничего не выгадал бы из конфликта между мной и Эриком. Реконструкцию дома пришлось бы свернуть. Я не слишком хорошо разбиралась в людях, но мне казалось, что немножко узнать Петера я успела. Он был приветлив и дружелюбен. И очень щепетилен, когда речь заходит о деньгах. Как только парни разъезжались по домам и Петер клал на стол счет, он становился предельно сдержанным и деловым. Мне всегда это бросалось в глаза. И он снова быстро преображался, когда банкноты, полученные от Эрика, исчезали в его портфеле. Наверное, Петер считал, что непрерывный поток денег из кошелька Эрика важнее, чем их расцветающая взаимная симпатия. Или, может быть, я просто на это надеялась. Что мне хотелось бы сделать, насколько это вообще будет в моих силах, так это поскорее прекратить дружбу Эрика с Петером, когда дом будет готов. Ради этого я пошла бы на многое.
Петер узнал то, что ему совсем не нужно было знать, и я не хотела его присутствия в нашей жизни. Но пока можно было только надеяться, что то, чему он стал свидетелем на рассвете в прошлое воскресенье, не будет иметь никаких последствий. Ни для кого.
Из этих размышлений меня выдернул подошедший к нам мужчина. Лет шестидесяти, седой. Бургомистр нашей деревни.
Он благосклонно кивнул нам, пожал руки, обменялся привычными любезностями, а потом добавил:
— Ваши дети прекрасно выступили!
Я вежливо улыбнулась.
— Благодарю вас.
— Стройка потихоньку продвигается? — теперь он обращался к Эрику.
— Конечно, все прекрасно. Я думаю, еще полгода, и основная работа будет закончена.
— Вы знаете, что когда-то ваш дом принадлежал очень влиятельным людям?
Мы одновременно покачали головами, как двое маленьких детей.
— Там жила семья Саго, — продолжал бургомистр. — Виноделы. Последние их сыновья перебрались в город сорок лет назад. С тех пор они приезжали сюда только чтобы отдохнуть, в отпуск, а потом и совсем забросили дом.
Мне вспомнились поля вокруг нашего дома. Там не было никаких виноградников. Ни единого росточка лозы.
— А где же виноградники? — спросила я.
Бургомистр — я забыла его имя — скривился в хмурой улыбке.
— Были заброшены. За ними никто не ухаживал. В шестидесятые годы их и вовсе выкорчевали. Очень жалко, право. Ну да, прогресс, а? Люди перебираются в города, они больше не хотят жить здесь… Дом тоже было жалко. В округе все довольны, что теперь он будет восстановлен.
Приветливо кивнув и еще раз пожав нам руки, бургомистр попрощался.
— В Голландии это немыслимо, — сказал Эрик. — Чтобы бургомистр пришел на школьное представление и говорил со всеми подряд?
— Я даже не знала, кто у нас бургомистр, — подумала я вслух.
В зале стали появляться дети. Некоторых я узнала, например двух мальчиков, которые учились в одном классе с нашей дочерью.
Наконец показались Бастиан и Изабелла. Учительница отмыла не весь грим, у Изабеллы вокруг глаз и на носу виднелись голубые ободки. Дети были в восторге.
— Мама, ты все видела?
— Да, мое сокровище. — Я погладила ее косички. — Ты была изумительна, лучше всех! Я горжусь тобой.
Я взяла Эрика за руку.
— Пойдем?
Он влил себе в горло остатки вина.
— Хорошая мысль. Черт возьми, уже половина двенадцатого. Вы-то завтра утром свободны, а у меня перед носом в восемь часов опять будут стоять парни.
На обратном пути задремавшие Изабелла и Бастиан лежали на заднем сиденье. Эрику пришлось резко затормозить перед двумя кабанами, которые, задрав хвосты, наискосок пересекали дорогу. В свете наших фар вспыхнули две пары глаз, не сказать чтобы дружелюбные.
— Как ты думаешь, — спросил вдруг Эрик, — не посадить ли нам виноград? Может быть, это понравится здешним жителям и вызовет расположение к нам.
— Зачем нам делать то, что понравится кому-то? Я ничего не понимаю в винах. И ты тоже.
— Но ведь можно научиться! Может быть, я еще этим займусь, разведу виноградники. Земля тут подходящая.
Я молчала, глядя перед собой на дорогу. Фары нашей машины освещали деревья и кусты, почтовые ящики, одиноко стоящие кое-где в начале въездных дорожек, или тропинки, теряющиеся в лесу. Фонарей нигде не было.
И конечно, мои мысли снова вернулись к Мишелю. После праздника я его не видела. Отчасти я в нем разочаровалась. Он оставил меня тогда одну. Чтобы избежать скандала, ушел, не сказав ни слова, не предупредив меня.
И все-таки я постоянно думала о нем.
— Симона! Ничего не говори!
Я подскочила на койке. Крик, вызывающий резонанс у меня в голове. Поднимаю подбородок и прислушиваюсь. Тишина.
Прежде чем я понимаю, где нахожусь, проходит какое-то время. Да, я не дома. Жесткий тюфяк, непроглядная тьма вокруг. Запах страха, отчаяния, пота и хлорки.
Ничего не говори!
Подтягиваю одеяло к животу и обхватываю себя руками. Мне это приснилось? Я спала? Все мое тело пульсирует в такт сердцебиению, пока я напряженно вслушиваюсь.
Но вокруг тишина.
Должно быть, приснилось. Иначе и быть не может. Сейчас, наверное, где-то середина ночи, и я не слышу ничего, кроме стука собственного сердца. Кровь свистит у меня в ушах.
— Ничего не говори!
Открываю глаза.
