Поддерживать завоевателей стало обычным способом выживания, и многие, вылезая из своих убежищ, становились предателями. Несомненно, они считали, что делают то же, что сделали их деды или отцы во времена Кнута Могучего (и его сыновей Харольда Заячья Стопа и Хардакнута). Англичане признали Кнута своим королем и повелителем, «подчинившись» ему и поклявшись «избегать всего, чего избегает он, и любить то, что по нраву ему, на том условии, что он будет обращаться со мной так, как я того заслуживаю, и сдержит все обещания, которые дал, когда я признал его власть надо мной». Это клятва верности господину, а не вассальная клятва.
Речь при этом не шла о вассальных отношениях, как их понимали на континенте. Тех, кто давал такую клятву, не наделяли фьефом, они не приносили оммажа immixtio mаnuum, вложив обе ладони в руки своего лорда. Но Вильгельм, как завоеватель, попросту заявил, что вся Англия принадлежит ему, и отобрал земли едва ли не у всей английской знати, за исключением горстки магнатов, чтобы раздать ее своим соратникам. Таким образом, после коронации английские тэны обнаружили, что им придется выкупить свои земли, которые с этого момента стали фьефами, и за держание их нужно было нести службу. Все они превратились в держателей земель и либо платили за них ренту, либо исполняли воинскую повинность. Вильгельм заключал соглашения с теми, кто признавал его власть, и они решили, что сделка с новым властелином удалась. Но для нормандского короля признание власти было равносильно оммажу, а клятва верности — вассальной клятве. Он считал всех английских землевладельцев своими вассалами, которых можно лишить их земель в случае неповиновения или бунта против короля. Они, конечно, имели возможность получить свою землю обратно — в качестве фьефа, — если им удавалось примириться с королем после участия в восстании. За это, разумеется, приходилось платить. Даже епископские кафедры и монастыри стали вассалами короны и должны были выставлять отряды в королевское войско. Вильгельм был одновременно королем и сеньором, а Англия превратилась в феодальную военную монархию. Переход к феодальным отношениям хорошо прослеживается по изменению терминологии в документах. Земли, которыми до завоевания люди владели sub («под») властью некоего лорда по коммендации, и земли, которые брали de («от») лорда на условиях держания, стали теперь землями, которые вассал «держал от такого-то лорда в обмен на службу», будь то военная или какая-либо другая достойная служба.
Но англичане, которые считали, что переходят под покровительство Вильгельма и делают его своим повелителем-лордом на свой привычный манер, были горько разочарованы, когда не получили ожидаемого. Тем не менее, куда бы теперь ни двинулся Завоеватель, англичане складывали оружие и спешили изъявить свою покорность или обсудить условия подчинения.
Эдгару Этелингу, как утверждает Вильгельм из Пуатье, достались обширные земельные владения; если и так, он лишился их, после того как присоединился к восстанию. Согласно «Книге Страшного суда», земель у него было совсем немного: восемь гайд и одна виргата, оцененная в 10 фунтов в Баркуэе и Грэйт-Хормиде в Хартфордшире, ранее принадлежавшие Эсгару Конюшему. Некоторых других, особенно представителей церкви, оказывавших нормандцам всемерную поддержку, Вильгельм одарил по-настоящему щедро, передав им значительные земельные владения, сверх тех, что принадлежали им во времена короля Эдуарда. Но прочие, менее удачливые, сильно досадовали, когда король-нормандец потребовал с них плату за возвращение угодий, которые они, несомненно, считали своими.
Вот как говорится об этом в рукописи «Е» Англосаксонской хроники, составленной в монастыре Питерборо. «За землю король назначал плату настолько высокую, насколько мог. Затем появлялся другой человек и предлагал больше, и земля доставалась ему. Затем появлялся третий и предлагал еще больше, и земля доставалась тому, кто давал больше всех».
[161]
В конце концов, взаимное непонимание и злоупотребление (с точки зрения англичан) властью привели к восстанию. Одной из основных его причин стало то, что нормандцы провозглашали герцога Вильгельма законным наследником короля Эдуарда, а следовательно, все, кто воевал против него или хотя бы признал королем Гарольда, оказывались неверными вассалами, чьи земли следовало отнять.
Непосредственно после битвы при Гастингсе английское королевство еще было крепко — во всяком случае, теоретически. Эдгар Этелинг и эрлы Эдвин и Моркар не участвовали в битве; Лондон, с его населением в 20–30 тысяч человек (по тем временам — огромный город), сумел бы выдержать натиск нормандцев; флот погибшего короля Гарольда мог выйти в море и не пропустить к Вильгельму корабли с подкреплением — но не двинулся с места. Можно было собрать новое войско из жителей северной и юго-западной частей страны, которые еще не видели вблизи ни одного нормандца и не пострадали от них. Но у англичан не было ясной цели и предводителя, который объединил бы всех под своей властью, и кроме того, слишком многие были готовы примириться с врагом.
Эти люди предпочли принять герцога-завоевателя в качестве короля, а когда тот согласился на их предложение и был коронован, стали ему помощниками. Эдгар Этелинг не обладал харизмой Гарольда и не сумел сплотить вокруг себя людей. Его притязания на трон уже были ранее отклонены в пользу Гарольда, а теперь уитенагемот признал другого сильного претендента, Вильгельма, стараясь с честью выйти из сложившейся ситуации. Вильгельм оставил епископов и аббатов при их должностях и в течение первых трех лет своего правления произвел лишь три новых церковных назначения. Нормандец Ремигий стал епископом Дорчестера, еще один нормандец, Турольд, — настоятелем Мальмсбери; третьим был Бранд, аббат Петерборо, о котором мы сказали выше. Некоторые английские епископы — в основном лотарингского происхождения — нормандцев устраивали, поскольку они выступали сторонниками реформы церкви по образцу континентальной Европы. Монастыри оставались в руках аббатов-англичан, пока в 1072 году Ланфранк, назначенный королем Вильгельмом на кафедру Кентербери вместо смещенного Стиганда, не занялся ими вплотную.
За первыми изъявлениями покорности последовала коронация. Вильгельм, по-видимому, не спешил с церемонией — слишком непрочно было его положение. Ходили слухи о бунтовщиках, снующих повсюду и стремящихся «нарушить покой королевства». Кроме того, герцог хотел дождаться момента, когда его жена, герцогиня Матильда, сможет, не подвергая себя опасности, приехать в Англию и короноваться с ним вместе. Возможно, он действовал так осторожно, поскольку достиг фактически вершины своих желаний. Он дождался, чтобы англичане сами предложили ему корону, а затем наблюдал за реакцией своих соратников.
В конце концов, как рассказывает Вильгельм из Пуатье, войско решило за него. Виконт Эмери де Туар якобы выступил с речью, говоря, что не пристало рыцарям высказывать свое мнение по столь важным вопросам и что нет нужды обсуждать то, что, по всеобщему мнению, нужно сделать как можно скорее. Мудрые советники герцога, заявляет хронист, «никогда бы не пожелали вознести его [Вильгельма] на вершину власти, если бы не были уверены, что он как нельзя более подходит для этой роли». После этого Вильгельм, поразмыслив, покорился высказанному подобным образом общему мнению, надеясь, что после коронации англичане лишний раз подумают, поднимать ли мятеж, а если все-таки поднимут, то их «будет легче сокрушить».
[162]
