Когда-то она была глупа и считала, что, покончив с Федерацией, она положит конец мучениям. Но война не закончилась, нет, продолжала наносить мелкие ссадины, которые накапливались, пока наконец не сложились в новые нарывающие раны.
Лишь в сердце провинции Свинья они наткнулись на свидетельства недавних сражений.
Нет, не сражений. Скорее разрушений. Рин увидела развалины домов, соломенные крыши которых еще не разметало по округе, как у более старых руин. Опаленные отметины еще не стерлись под дождем и ветром. То тут, то там в канавах и у стен лежали еще не до конца разложившиеся тела, гниющая плоть свисала с костей, которые не успели обглодать животные.
А значит, гражданская война не закончена. Рин была права – в награду за то, что ее выдали, Вайшра все равно не оставил юг в покое. Видимо, он направил свои дирижабли на Коалицию южан в ту самую минуту, когда Рин и Дацзы полетели в Чулуу-Корих. Он загнал южан в провинцию Свинья, и там ему оказали сопротивление. У местных жителей не было причин доверять Республике – их наместника бесцеремонно обезглавили в Арлонге через несколько дней после поражения Дацзы. Они наверняка присоединились к Коалиции южан.
Судя по всему, Вайшра наказал их за неповиновение.
– Что здесь произошло? – присвистнула Рин.
Излучина реки привела их к когда-то лесистому берегу, только все деревья были сожжены и упали, как будто по ним в ярости потоптался пышущий пламенем великан.
– То же, что и в прошлый раз, – отозвалась Дацзы. – Прилетели бомбардировщики, а когда они не могут найти врага, то сыплют бомбы куда попало. Крушат все вокруг, чтобы мятежникам труднее было спрятаться.
– Но это не следы от бомб, – возразила Рин, по-прежнему не понимая, в чем дело. – Никаких воронок.
– Да, это кисель.
– Кисель?
– Они уже его применяли. Эту штуковину изобрела Серая гвардия в своих башнях. Он поджигает все живое при малейшем прикосновении – растения, зверей и людей. Мы так и не выяснили, как можно потушить пожар – не помогают ни вода, ни попытка сбить огонь. Остается только ждать, пока все выгорит. И это занимает много времени.
Это потрясло Рин. Значит, гесперианцы господствуют не только в небе, они овладели огнем, который может соперничать с ее собственным.
Здесь разрушения были гораздо серьезнее, чем в Тикани. Наверное, провинция Свинья сопротивлялась изо всех сил – только это могло объяснить подобный ответ. Но местные жители должны понимать, что не могут победить. Каково это, когда с неба льется огненный дождь, убивающий всех подряд? Как будто воюешь с самими небесами. Рин попыталась представить, как лес из зеленого превращается в черный и люди в ужасе бегут между деревьями, которые на их глазах загораются и превращаются в угольки.
– Они очень умно используют дирижабли, – продолжила Дацзы, лениво опустив пальцы в воду. – Сначала бросают бомбы на беззащитные города, чтобы жители поняли свою уязвимость. Потом дирижабли летают вокруг, давая понять, что спрятаться невозможно.
Рин поняла, что это не предположения. Дацзы говорит по опыту. Она сама сражалась на такой войне десятилетия назад.
– Дирижабли летают без какого-либо расписания, – продолжила Дацзы. – Иногда и днем и ночью, и люди уже боятся даже нос наружу высунуть, хотя на улице и безопаснее, чем в домах, которые могут обрушиться на головы. Вот так у людей отнимают все – сон, пищу, комфорт, безопасность. Никто не отваживается передвигаться по открытым пространствам, а значит, больше нет ни общения, ни работы.
– Хватит. – Рин больше не желала это слушать. – Я поняла.
Дацзы проигнорировала просьбу.
– В итоге наступает крах. Страх превращается в отчаяние, отчаяние – в панику, а паника ведет к подчинению. Сила психологической войны просто невероятная. И достаточно всего пары бомб.
– И что же вы сделали? – спросила Рин.
Дацзы прищурилась, словно ответ был очевиден.
– Обратились к Пантеону.
– После этого все стало гораздо проще, – вступил в разговор Цзян. – Я сшибал их в воздухе, как мошек. Мы с Жигой превратили это в игру. Наш рекорд – четыре дирижабля за пять секунд.
Он произнес это так буднично, что Рин пораженно уставилась на него. Он немедленно потряс головой, словно над ухом жужжит комар, и отвернулся.
Из Чулуу-Кориха вышел не тот Цзян, которого она знала в Синегарде. Наставник Цзян никогда не вспоминал Вторую опиумную войну. А этот Цзян постоянно невзначай ссылался на нее и быстро умолкал, словно окунул в океан воспоминаний кончики пальцев, только чтобы узнать, понравится ли ему, но вода оказывалась слишком холодной, и он отпрыгивал. Однако Рин беспокоили не эти обрывки воспоминаний Цзяна. С тех пор как они покинули Чулуу-Корих, Рин наблюдала за ним, за его жестами и голосом, отмечая различия. Он был одновременно таким знакомым и таким пугающе чужим, причем перемены могли проявиться, пока он говорит одно предложение. Рин не могла предсказать модуляции его голоса, внезапную жесткость взгляда.
Порой он снова становился милым чудаком. А иногда вел себя как человек, который сражался и победил во многих войнах.
Рин знала, что его Печать разрушается. Но что это значит? Она разрушается постепенно, выпуская то одно воспоминание, то другое, пока он не вспомнит все, что потерял? Или это хаотичный и непредсказуемый процесс, похожий на привычное поведение Цзяна?
Но больше всего Рин смущали моменты, когда Цзян почти полностью становился прежним учителем, и на короткое время она почти забывала о переменах в нем.
Цзян поддразнивал ее насчет волос, которые так спутались, словно она всю жизнь провела в диком лесу. Подшучивал над ее культей («Катай прав, нужно приладить к ней нож») и над Коалицией южан («Потерять целую армию – это не хрен собачий»), над Алтаном («Бедняжка, ты даже имени его не можешь произнести, не краснея»), над Нэчжей («Да, вкуса у тебя никогда не было»). Такие шуточки стали бы пощечиной, произнеси их кто-либо другой, но Цзян говорил их с таким невозмутимым видом, что Рин не могла не рассмеяться.
Тянулись долгие скучные дни, пока они плыли по реке, и Цзян запрокидывал голову к небу и затягивал похабные песенки, от их слов Дацзы фыркала, а Рин краснела. Время от времени Цзян даже устраивал тренировочный бой, когда они раскачивались на неровном плоту, учил ее, как сохранять равновесие, и тыкал в бок посохом, пока Рин не вставала в правильную позицию. В такие моменты Рин снова чувствовала себя ученицей, счастливой и полной энергии, которая впитывает знания обожаемого наставника. Но его улыбка неизбежно сползала, плечи напрягались, глаза становились серьезными, словно призрак прежнего Цзяна покинул тело.
Лишь однажды, почти через три недели после начала путешествия, когда Дацзы задремала во время караула Цзяна, Рин набралась смелости, чтобы задать вопрос.
– Давай уже, покончим с этим, – сказал Цзян, стоило ей открыть рот.
– Э-э-э… в каком смысле?
