– Не идешь, Машк? – окликнул ее Влад.
Она хотела ответить, что остается, и вернуться внутрь к Ванечке, чтобы продолжить пляски, торт или что там еще планировалось по программе, но прямо с тлевшей сигаретой во рту резко наклонилась, расстегнула ремешки босоножек, стряхнула их с ног и сгребла в охапку. Гори оно все!
– Погнали! Они всего минут десять играть будут. Потом сразу назад.
Маша затушила сигарету и, не оглянувшись на дверь ресторана, в котором остались сумочка, телефон и одноклассники, торопливо зашагала босыми ступнями по грифельной кладке Дворцовой площади.
– Уже не дипуешь из-за него? – участливо спросил, поравнявшись с ней, Влад.
– Хочу увидеть и понять, – отрезала Маша.
– Это будет сложно, когда он аки звезда будет лабать на сцене… – Влад вглядывался в зелень Александринского сквера, откуда разносились басовитые раскаты.
Маша решила, что встанет там, посмотрит на него один трек, а потом развернется и двинется назад в ресторан. Воображала, как толпа расступается перед ней, словно перед героиней готического музыкального клипа. У сцены собралось немного людей, от силы сотня.
– Мы слемить, – крикнул Маше Влад, она махнула ему рукой и жестами показала: если что, встретимся в арке. Влад кивнул, и парни нырнули в толпу. Из колонок неслась какая-то альтернативщина. Люди начинали разогреваться, подпевали, поднимали вверх пластиковые стаканы с коричневым пивом. Воздух пах липой и парил, очевидно, собиралась гроза. Наконец на сцену вышли ребята, Лопез, Вэл, Шалтай и еще солист – долговязый пацан по прозвищу Шевчук с белыми дредами.
– Привет, народ! Мы группа «Игрушечная боль», – промямлил Шевчук в фонящий микрофон. – Исполним для вас пару своих треков.
В толпе завизжали и заулюлюкали. Маша не сводила глаз с Шалтая, который, не обращая внимания на публику, возился с гитарными проводами. Маша прислушивалась к своему сердцу. Оно билось ровно, будто ничего не происходило. Щеки Шалтая пылали румянцем, казалось, все мускулы в его теле страшно напряжены. Он заправил за ухо выбившуюся прядь. Маша жадно наблюдала за его движениями и ждала, когда в ней заурчит, затолкается предчувствие грозы. Однако внутри было глухо: ничего не поднималось из загадочных недр, не опоясывало Машу миллионами мурашек… Она видела перед собой обычного полноватого парня с глазами навыкате и наметившимся вторым подбородком. Маша шумно вдохнула ноздрями воздух и улыбнулась. Стрелка лежала на нуле. Наконец они настроились, Вэл ударил палочками в воздухе, и инструменты зазвучали. Шалтай смотрел вниз, на свою руку на грифе и на медиатор, играл без запинок, четко и легко. Толпа зашевелилась, как огромный живой организм. Маше нужно было только одно: чтобы он посмотрел на нее. И он посмотрел. Поймав его взгляд, она с пару секунд удерживала его, а потом дернула глаза вниз и стряхнула, как гусеницу с руки. Она видела босые пальцы своих ног на песчаной дорожке парка рядом с кедами других людей, хотела развернуться и пойти обратно на выпускной, как вдруг в поле зрения появились необычные ботинки. Коричневые, заляпанные глиной ботинки для горных походов. Вокруг находились исключительно люди моложе двадцати, носившие кеды. Что за случайный пассажир? Маша подняла взор и, к своему полному ошеломлению, увидела профессора Кьяницу. Его голову покрывал серый капюшон поверх грязного козырька кепки, а руки он держал в кармане толстовки на животе. Видно было, что ему не по себе.
– Здрасте, – оторопело кивнула Маша.
– Привет, – вымолвил профессор.
– А вы что тут…
– Нам с тобой надо кое-куда проехать.
– Куда?
– Прочитай. – Он протянул ей сложенный листок в клетку. Почерк папы синими чернилами сообщал: «Езжай с Сашей. Объяснение при встрече».
– Но папа…
– Папа со мной. – Профессор кивнул. – Важно тебя отвезти и укрыть.
– Вы серьезно? У меня выпускной!
– Вижу. Это не важно. Идем. Обувь с собой?
– А папа-то где?
– Папа там, куда поедем. Поторопись. – Профессор легонько подтолкнул ее руку поверх локтя.
Маша повиновалась. Вышли из сквера, миновав с тревогой наблюдавшую за происходившим со своего постамента статую богини весны Флору, профессор шагал впереди, лишь изредка поглядывая, не отстает ли Маша. Когда переходили Невский, Маша больно подвернула палец и из-под ногтя хлынула кровь.
– Обуваться пора, – сказал профессор.
– В туфлях я вообще идти не смогу, – ныла Маша. Интересно, а далеко его машина? Вспомнила, что у него нет машины. Взял папину?
– А вы на какой машине? Или мы на метро?
– На такси. Вон стоит. – Он указал на зеленый багажник машины, которая стояла у въезда на набережную Лебяжьей канавки.
– А в такси говорить можно? – Маша глупо и таинственно улыбалась. Она все еще была пьяна.
– Не стоит ничего там… Приедем, поговорим.
Маша уселась на заднее сиденье, укутанное детским одеяльцем. Глядя на решетку Летнего сада, размышляла о своей победе над Шалтаем. Не хватило только эффектного прощания. Если бы она дождалась его за сценой, рывком притянула к себе, поцеловала, а потом двумя руками отшвырнула так, чтобы он повалился, а сама убежала на Дворцовую… Такой клип монтировала Маша в своем воображении. Автомобиль выехал на окраину, а потом и за пределы города. Спросить, куда они держат путь, Маша не решалась – громила водитель с толстой шеей мог не так понять вопрос и вообще… Главное ведь, хранить тайну, не привлекая лишнего внимания. Окружающий мир за окошком опускался в мутноватую белую ночь. Маша прислонила голову к стеклу и задремала. Впервые за долгое время она ощущала себя свободной. Из полусна ее вырвал голос профессора Кьяницы.
– Приехали.
Она раскрыла дверцу и выбралась из машины. Голую кожу ноги тут же обожгло крапивой. Такси сдало задом и скрылось в зеленоватой тьме, мигнув на прощанье фарами. Вокруг мокрой лакированной зеленью пенился дачный поселок, каких в Ленинградской области сотни. Из-за заборов вываливалась ароматная белая сирень, а где-то вдалеке мяукала кошка.
– Где это мы? – Маша аккуратно переставляла ноги, стараясь не наступить на камень или снова не угодить в крапиву.
– У меня на даче. – Профессор уже возился с увесистым ржавым замком темной калитки, сделанной из старой домовой двери.
– А папа где? – насторожилась Маша. Было не похоже, что внутри кто-нибудь есть.
– Он в доме. Проходи на участок. Мы вынуждены свое присутствие, так скажем, не афишировать.
Это «так скажем», которое профессор использовал на лекциях, успокоило Машу, и она переступила порог калитки. За ним оказался коричневатый деревянный дом с белыми ставнями и бетонным приступком к входной двери с металлическим почтовым ящиком. Участок сильно зарос осокой, над которой нависли кроны нескольких цветущих яблонь. Профессор прошлепал на крыльцо, на ходу поправив положение большой ржавой бочки, полной дождевой воды, и отворил дверь в дом. Маша проследовала за ним. Внутри пахло сыростью, но было тепло. А еще тесно. В первой комнате громоздилось множество приборов, почти как в лаборатории, детская кроватка и перекошенный сервант.
