– Вошел во двор, увидел твой бэг на скамейке. Взял. Они все пьют стоят. Дырявый спросил, где ты. Когда я уходил, Шалтай в спину крикнул, что меня не учили здороваться или что-то вроде того. Расскажи, что у вас стряслось-то? Мне вернуться, может, голову ему проломить?
– Нет. Просто у нас с ним окончено.
– А из-за чего? Что он сотворил? Уж мне-то можешь сказать…
– Много чего. – Маша взяла вилку и стала водить ей по поверхности остывших блинов, разматывая сгущеночные ниточки. – Я сегодня узнала, что он с Юлей мутит.
– Да ладно? – Ванечка задумался. – Она там стояла… Я давно говорю. Нечего с ним путаться. Он мутный. Посмотри, как ты похудела. Вся на нервах. Как жена несчастная. – Он сложил руки замком на столе и посмотрел на нее сквозь стекла очков, став при этом каким-то взрослым на вид. – Это не есть хорошо.
– А что хорошо? Скажи мне…Что хорошо?
Ваня молча уставился себе под ноги. Над блинами закружилась муха.
– Только без обид. С самого начала ясно, что это все надо тебе, а не ему. Вон, Стас. Помнишь, он два года сох по Насте? И что? Ходил пьяный, ныл, плакал при нас. Даже вспоминать это неохота, стыдно. А она его то к себе, то от себя. Когда удобно, он к ее бабушке на дачу гонял теплицы крыть, Стасик тут как тут. А когда надоедает или кто-то поприкольнее него на горизонте – пошел в жопу. Надо ведь как-то себя уважать…
– А ты-то себя уважаешь?
– В каком смысле?
– Ты, Вань, себя уважаешь разве?
– Я же не бегаю ни за кем.
– Ага.
– Ты о чем? – Он сконфуженно сложил руки на груди.
– Ты за мной таскаешься с восьмого класса.
Ваня саркастически улыбнулся, услышав это.
– Смотрю, он тебя неслабо так покорежил.
– Ты разглагольствуешь, что нечего бегать. А сам-то ты что творишь? Думаешь, я не знаю, что ты меня караулишь? И сейчас все это втираешь, потому что хочешь… Хочешь, чтобы я была одна. Чтобы легче до меня добраться! – Маша обхватила руками край стола и толкнула его. Пальцем ощутила приклеенную кем-то закостеневшую жвачку.
Ванино лицо посерело. Он поднялся, чуть не уронив стул, но успел вовремя поймать его, остановив падение металлической спинки своей большой ладонью.
– Я помочь хотел. А ты на меня собак спускаешь. Если хочешь, чтобы тебе только сироп в уши лили, то позвони своей подруге Юле… Это, по-твоему, дружба?
Маша шарила глазами по покрытой липкими кругами поверхности стола.
– Давай, приятного вечера. – Он взял бутылку с водой, церемонно приподнял ее и поставил поближе к Маше. Развернулся и направился к выходу.
Маша посидела пару минут, а потом вскочила, схватила со стула свой рюкзак и побежала за другом.
– Подожди. Не обижайся. – Она уцепилась за краешек его кофты.
– С обиженными знаешь что делают? Тебе, похоже, надо побыть одной. Все осмыслить. – Он, не останавливаясь, побрел в сторону Фонтанки.
– Я не хотела это говорить. Правда. Какая-то левая баба сообщает, что ночью они тусовались у Шалтая и меня там все хаяли. А потом ты со своими моралями а-ля капитан очевидность. Мне и без этого паршиво.
– Поэтому забудь о нем.
– Если бы можно было по щелчку пальцев кого-то забыть, в мире вообще не было бы никаких проблем
– Побудь с друзьями, впереди выпускной, универ, столько всего. Лето! А тебя угораздило… Он правда работает на мусорном грузовике?
У Ванечки запиликал телефон.
– Влад с бэшками в рюмочной у школы.
В маленькой булочной на улице Желябова прятался секретный зальчик, где хозяева устроили рюмочную. Никто не удивлялся присутствию тут толпы школьников: им без всяких вопросов отпускали стопки водки «Синопская» по тридцать рублей. Пахло мокрой булкой, в витрине покоились увядшие бутерброды с шпротами, которые никто не ел, из угла на пыльной стенке под потолком бубнило романсы вечное радио. Маше сразу пихнули в руку мутноватую стопку.
– За успех экзамена! – выкрикнул кто-то из орды. Они шумно чокнулись, водка выливалась за края стопок, обливая Машины пальцы. После этого ходили на улицу курить, потом снова раунд стопок, еще один, третий, пятый, их никто не считал… Следующий эпизод, в котором помнила себя Маша: она во дворике рядом с рюмочной стоит, сложившись пополам, ее рвет пирожным «Наполеон», а Влад держит ее волосы.
– Едем к Ване! – кричит кто-то.
Кажется, Маша опять заикалась, несмотря на то что была пьяна в стельку. У Ванечки сидели за кухонным столом под лампой со старинным зеленым абажуром, и Маша сильно и звучно икала. Подошла к чайнику, глотнула оттуда воды. Чайник только что вскипел, но это дошло до Маши уже после того, как она обожгла кипятком рот и губы, а потом не могла выговорить ни слова. Заперлась в ванной. В дверь кто-то долго стучался, в конце концов она открыла, и к ней проник Ванечка. Вырубил свет. Они плавали в дымящейся ванне, и Маша дала себя утопить в глубинах густой горячей воды, шампанского, влажного пара. Дальше сплошные клочки: прикосновение голой мокрой кожи к поверхности дивана, пухлые Ваничкины губы, эхо музыки из недр квартиры, лицо Влада в полоске света, обмылок вопроса к самой себе: «Зачем я это делаю?» Собственное молчание в ответ. Утро. Треск телефона, мамины вопли, чудовищная правда о том, что теперь Маша нужна только гнусной социальной системе, которая хочет натянуть ее на себя, как жирная тетка утягивающие трусы.
* * *
Пора было ехать назад к Ванечке – переодеваться. В другой ситуации она могла бы поехать к Юльке, взять ее вещи, дома быстренько переодеться. Но с Юлей теперь было покончено. Других подруг у Маши не было. Она зажмурилась. Надо собрать волю в кулак, еще раз проехать в метро в этом жутком виде.
– Маша! – к ее ужасу, сбоку раздался возглас Родиона. Гипс с причудливыми узорами исчез. – Я тебя опять еле узнал. – Он с тревогой в светлых глазах разглядывал вязаное жабо.
– Привет! Поступил? – Маша приставила ладонь ко лбу, отгораживая глаза от Родиона.
– Уже говоришь? Поступил в ряды! – Родион выудил из кармана пачку и плюхнулся рядом. – Ты, я видел, тоже. Мои поздравления!
– Спасибо! Да, я отрывочными периодами заикаюсь. Сейчас нет. А вот вчера – да. Это непредсказуемо.
– Чего-то ты не рада. – Он чиркнул зажигалкой. – Сидишь мрачная, как завод «Красный Треугольник». Если бы не списки, решил бы, что ты провалилась.
– Не особо хотела тут учиться… Меня заставляют… Я думала год поработать, посмотреть, что к чему…
– Да ладно тебе! Другие еще до конца лета свою судьбу не узнают. А мы уже поступили. Скажешь, не круто?
– У меня дикое похмелье…
– Серьезно? Тусовалась?
– Можно и так сказать. Даже шмотки потеряла… Пришлось вот надеть одежду мамы друга. – Маша небрежно оттянула краешек жабо.
