Через полчаса Маша стояла в вагоне метро в малиновом свитере с волнистым вязаным жабо и трикотажных штанах в гусиную лапку. Самый сносный вариант из найденного Ваней: Маша еле сдерживалась от едких комментариев, пока он перебирал экстравагантный гардероб своей мамы. В метро хотелось провалиться сквозь землю, казалось, все вокруг разглядывают ее и ржут в кулак. В политехе надо как можно быстрее подойти к спискам, а потом свалить, пока ее никто не заметил в таком обличье. А еще лучше – попросить кого-то посмотреть за нее. Хоть бы встретить Снусмумрика! В Политехническом парке Машу окутал прохладный ветерок. Она представила, как купит воды и после визита в универ пойдет сидеть на скамейке, чтобы напитывать свое прожженное спиртом тело целительным кислородом. Быстрым шагом она проследовала ко входу в главное здание, внутри миновала лестницу и сразу же увидела списки. Возле них, как на концерте у сцены, толпился народ, а у стены, победоносно сложив руки на груди, стоял и пристально взирал на Машу профессор Кьяница. Она двинулась по направлению к спискам уже медленнее, словно по дну бассейна. Когда столбики имен приблизились и она могла прочитать некоторые, заметила бледного, как манная каша, Снусмумрика. Он часто моргал. Окликать его Маша не решилась. Только сейчас до нее дошло, что творившееся здесь – чрезвычайно важно, фатально. Решается будущее людей, в том числе и ее, Маши.
– Мария, вас можно поздравить? – спросил профессор.
– Не… не знаю.
– Не спешите радоваться. В политехе считается, начинаешь учиться только тогда, когда сдана первая сессия. – Профессор легким щелчком стряхнул невидимую пылинку с Машиного плеча и испарился за стендами.
Маша протиснулась к спискам. Там, в одном из столбцов, под огромным заголовком «Зачислены» увидела свою фамилию.
– Это точно? Уже точно? – кричал в трубку папа. – Проверь еще раз!
– Точно-точно, – облегченно говорила Маша.
– Ну все… Гора с плеч. Надо маму обрадовать. Молодец, Мань! Горжусь!
– Скоро приеду.
– Давай. Ждем! Вечером отмечать? – папа тараторил как заведенный.
На улице она села на первую попавшуюся скамейку. Ну? Где ты, чудо? Я ведь поступила в университет! Она достала сигареты и сунула одну в рот. На самом деле ничего особенного она не ощущала. Она понимала, что поступит. Знала это еще с момента, когда профессор Кьяница поднес к ее лицу листочки с ответами. Чуяла, что все на мази. И ей смертельно не хотелось потеть тут до этой первой сессии. Как занятно складывается жизнь: в сложнейшей сфере, подумайте только – поступлении в университет, все понятно и легко. А в стране, которая считается чепухой и тленом – подумаешь, интрижка с парнем, – запутанно и совершенно безнадежно. Эти листки списков, над которыми люди там, в коридорах, рыдают и смеются, казались мелодраматичной мишурой. Она посмотрела на экран телефона. Там мигало сообщение. Маша вспыхнула, но это оказался Ванечка: «Бабушка нашла стругатню». Пора было тащиться к нему забирать одежду.
* * *
После того как она бежала из рюмочной, волокла ноги по гранитным плитам набережной Фонтанки, сил только и хватило, чтобы набрать Ваню.
– Салют! Мы только с экзамена вышли. Ты что, вытянула?
Машу душили слезы. Он услышал это, он всегда был чрезвычайно чутким.
– Ты что? Шалтай, что ли?
– Да, – голос Маши срывался в скрипучий писк.
– Где ты?
– У цирка.
– Стой там, сейчас буду. Подождешь?
Маша остановилась у стены рядом со входом в продуктовый магазин, а потом сползла по ней и просто-напросто села на тротуар. На нее глазели прохожие, панк с рваным шрамом на бритом черепе поставил рядом с ней бутылку портвейна со словами: «Не плачь, сестра». Скоро подлетел Ванечка и принялся поднимать ее, как ребенка, взяв под мышки.
– Где твои вещи?
– Не знаю… – теперь уже она не плакала. Рыдала.
– Где рюкзак? – Ваня держал ее за предплечье. – Что он сделал? А? Ударил?
– Нет, нет, не бил. – Маша вытирала слезы, зацепившись за эту необходимость опровержения как за спасательный круг. – Я убежала. Они в «Ромашке», рюкзак там…
– Так. Давай посажу тебя в кафе, а сам туда сгоняю. Побудешь одна?
Маша продолжала беззвучно всхлипывать. Он обнял ее за плечо и повел в сторону Манежной площади, Дома кино, в подвале которого находилась небольшая блинная, где частенько ошивались подростки с Малой Садовой. Усадил за столик, а сам отошел к витрине и скоро поставил перед ней порцию блинов со сгущенкой, бутылку воды и чашку кофе.
– Пей.
Маша не прикасалась к яствам.
– Может, возьмешь водки?
– Не надо. Давай сначала успокоимся. Окей? – Он погладил ее по голове и вышел из кафе. Маша глотнула кофе. Чашку было сложно удержать в руках, и она пролила немного коричневой жидкости себе на кофту. Вытерла глаза рукавом. Может, вернуться в «Ромашку» и все выяснить? Может, это ерунда, а та девочка просто преувеличивает?
Все предыдущие так называемые романы с мальчиками Маша начинала что-то чувствовать к ним по инерции, по наитию, словно, когда он приглашает на танец в свете софитов, полагается ощущать что-то такое особенное. То, о чем по телику крутят под тягучую сопливую музыку. Ее выбирали, она понимала, что «нравится» (это слово, начиная с пятого класса, как бы отделилось от прямого значения, вобрав в себя новый потайной смысл), и крутила в голове мысли об этом человеке, искала в нем нечто особенное. Велась на это диковинное, непонятное, что к ней якобы испытывал мальчик, любопытствовала. Но при этом глубоко внутри понимала, что очарована не самим мальчиком, не его угреватым носом, мятой клетчатой рубашкой или обкусанными ногтями, а неведомой вуалью окололюбовной эстетики. Кривое сердечко, намалеванное зеленым фломастером в тетрадке в клетку. Но то, что бушевало в ней сейчас, что тянуло ее к Шалтаю, могло швырнуть под машину безо всяких сожалений, лишало смысла поступление, родителей, друзей и все памятники Петербурга вместе взятые. И хотя она осознавала, что он обыкновенный подлец, зажатый, вечно взвинченный, как только погружалась в свое сердце, которое последние недели занимало всю ее внутренность, эта логика ухала куда-то вниз, взрывалась, а потом возрождалась под одно из величайших гитарных соло всех времен: выбирайте любое на свой вкус. Настолько крышесносно, что мощнее, наверное, была только спавшая грозовая буря внутри Маши. Шалтай был единственным человеком, который был знаком с этой бурей.
Через десять минут Ванечка показался в дверях кафе с Машиным рюкзаком на плече.
– Вот. Забрал.
– И что там? – Маша приосанилась.
– Что там… Как всегда… Бухают все.
– А Шалтай? Есть? Что сказал?
– Забей, Маш. – Он поправил очки на переносице. Обычно он носил их только в школе.
– Нет. Скажи!
Он помедлил. Потом заговорил:
