Маша молчала.
– Все, уже ненавидишь меня? – Папа взял со стола меню и спрятал в нем глаза. Он уже плохо сдерживал улыбку, поняв, что Маша не шокирована.
– Да нет, я же понимаю, что это не специально. Я же не дура. Только один вопрос.
– Валяй.
– Зачем ты заставляешь меня учиться именно в Политехе?
– А что? Я думал, ты туда хочешь, разве нет?
– Ведь я могла бы еще подумать.
– Так думать уже времени нет… Чего ж ты раньше…
– Я могла бы взять год тайм-аута. Подумать, чем хочу заниматься. Поработать в разных местах. – Маша на миг замолкла, а потом решилась произнести: – Мне бы годик на раздумья. Мне не нравится физика. И электричество…
– Брось! Это у тебя мандраж! Я тоже в твоем возрасте боялся, что не справлюсь. Себя ищут только творческие личности, которые потом по чердакам спиваются. А у тебя будет профессия, которую уже никто не отберет. И которая ценится по всему миру. Русские инженеры… – Он пристально посмотрел на Машу и остановился: – Вижу, ты еще что-то хочешь сказать.
– Ничего, – Маша глядела прямо ему в глаза. Ее веки потяжелели. Волосы у папы на голове в одну секунду взвились в разные стороны, словно под действием невидимого мощного магнита.
– Уверена?
К ним подошел официант, и папины волосы улеглись на свое место. За окнами ресторана стремительно темнело.
Задача 5
Получи по щам
– Прочь с дороги! – Машу отпихнула к проезжей части пьянчуга c сосисочными губами. Маша волоклась по Невскому и мало что замечала на своем пути. Уроки кончились полчаса назад. Она выпила пару стаканов компота в столовке, съела яйцо под майонезом. А потом через скрипучие двери выкатилась на улицу. Вообще-то, нужно было ехать на очередной подготовительный семинар в политех, но Маша твердо решила прогулять, и теперь у нее были четыре часа, пустые и бессмысленные, как терракотовое здание Думы. Бабка окатила Машу спертым мыльно-кухонным духом коммунальной квартиры. Перед глазами пронеслись пельмени с лавровым листом в алюминиевой кастрюле, зеленая облупившаяся стена и мутное окошко с марлей на форточке.
Когда Маша была маленькой, они с родителями несколько лет ютились в комнатушке гигантской коммуналки в районе площади Александра Невского, в доме купца Полежаева, похожем на романтический рыцарский замок. Четырехлетняя Маша с удовольствием разглядывала башенки, пряничные балюстрады и резные флюгеры на треугольных крышах. Играла с чужими котятами и ползала по коричневым доскам на полу безразмерного, слабо освещенного коридора, увешанного скелетами салазок и велосипедов. Сценки той жизни порой болотными кочками разбухали в памяти, густые, пахучие. Например, два мальчика в коротких шортах, обмазанные зеленкой, словно леопардики, стоят перед ней, и один громко шепчет другому в ухо: «Не тронь ее, она больная…»
Маша отправилась поглядеть на дом купца Полежаева, перешла Аничков мост и продолжила шествие сквозь пеструю равнодушную толпу – прямехонько к площади Восстания. А там мимо БКЗ, по Советским, вдоль старинных фасадов, пилястр, кариатид, оглядывавших Машу с беспокойством, по улицам, утопающим в парной сиреневой дымке. Волоклась по Мытнинской. Сюда, на угол с восьмой Советской, через магическое пространство многоступенчатой лестничной анфилады затхлой парадной с потускневшим витражом, за деревянную дверь с вставками из фацетированного хрусталя, Машу частенько приводили в гости в начальной школе. В одной из комнат тут жила со своей мамой Машина подруга детства, Наташа Ермакова. Девочка в толстом ободке на русых коротких волосах, которая вечно прятала свои руки, стесняясь диатеза.
Когда Наташа отмечала день рождения, ее мама, за неимением в узкой длинной комнате с пятиметровыми потолками обеденного стола, способного вместить десяток ребятишек, расставляла миски с крабовым салатом, тарелки с кругляшами колбасы на полу – для импровизированного пикника на шерстяных пледах и покрывалах. Разноцветные салфетки, хрустальные салатницы, бутылки с только появившимся в магазинах импортным лимонадом, мандарины, конфеты «Мишка на Севере».
Гости Наташи рассаживались на коленях или по-турецки по краям пледов и, расправив плиссированные юбочки, начинали праздник. Этот пир мама Наташи, щуплая женщина в свитере с горлом, ниточкой губ на узком лице, копной серых волос и огромными, как блюдца, тоскливыми глазами, звала ковром-самолетом. Она и Наташкин низенький лысоватый папа были художниками. Ковер-самолет парил в тесном пространстве комнаты среди больших и маленьких, прямоугольных и круглых причудливых полотен. Глядя в них, как в оконца, через масляные мазки или акварельные волны, можно было перенестись на набережную Пряжки или Крюкова канала, во дворы-колодцы, познакомиться с горгульями и печальными каменными стражниками Петербурга, которые, совершенно непонятно, существовали на самом деле или были лишь плодом воображения этих людей. Дни рождения с ковром-самолетом, нелепыми играми, которые придумывал лилипут-папа, иногда рисовавший угольком длинноносые шаржи или учивший их песне про колпак («Колпак мой треугольный. Треугольный мой колпак. А если не треугольный, то это не мой колпак», – кричали они хором, заливаясь смехом), были настоящим сокровищем среди Машиных воспоминаний. Сказка зарождалась здесь, в темноте возле свечек, по очереди задуваемых забывшей про диатез Наташей, мерцала в отражениях крошечных, как копеечные монеты, детских глаз. Что-то безумно важное витало в воздухе вокруг пассажиров ковра-самолета. В противовес дням рождениям состоятельных одноклассников, когда их водили в цирк или «Баскин Робинс», где нанятые клоуны и профессиональные аниматоры натужно смешили детей и Маше делалось неуютно: все казалось ужасно глупым.
Маша топталась напротив дома с горгульями, выпускала дым через нос и вглядывалась в пыльное окно, за которым когда-то обитала эта невозможная семья. Наташа сильно отставала от остальных детей в классе. Большеглазую маму часто вызывали в школу, и в конце концов после третьего класса Наташу куда-то перевели. С тех пор Маша ее не видела. Интересно, стоят ли еще за этим окном облитые разноцветным воском винные бутылки на полочке вдоль стены? Хотелось взбежать вверх по старинной лестнице и проникнуть в эпоху, где все было определено за нее. Ходи на дни рождения, лови ртом яблоко в тазу с водой, жди, когда родители отведут тебя домой. Только сменку, смотри, не потеряй. Почему тогда быть частью мира чужих правил, придуманной кем-то за тебя реальности, было так отрадно? И отчего потом эта реальность вдруг обратилась хищным монстром, который смотрел на Машу глазами лейтенанта Власова, готовился сделать прыжок и заглотить ее целиком, со шнурками от кед? Бродяга в мятом буром рубище смачно раздавил ногой в кирзовом сапоге жестяную банку. От неряшливого звука она вздрогнула и побрела дальше. Решила сделать великий круг пешком через мосты, а потом сесть в метро и двигаться к дому.
* * *
Ветер на Синопской набережной врезался в прохожих: казалось, можно опереться на воздух и уснуть стоя. «Пой свою песню Балтийскому ветру и мокрым проспектам!» – бормотала Маша про себя, бредя наперекор ветряным массам. Ажурный мост Александра Невского кипел дорожным движением, и Маша вспомнила, что тут, прямо через Неву, живет Шалтай. Он не выходил на связь с момента драки на Манежной площади. Юля посоветовала Маше не донимать его.
