Пока ели, папа рассказал о бестопливном генераторе Джона Серла, и Маша пообещала себе назавтра железно пойти на лекцию в политех. Тем более в расписании стояла лекция профессора Кьяницы. Маша обожала этого наглого мудреца с первого визита в Политех. Тогда миниатюрный человек в пушистом свитере вскочил в аудиторию, как мяч, и изобразил на доске знак вопроса.
– Думали, намалюю какой-нибудь хитрый график? – спросил он, обращаясь не столько к трем десяткам сидевших на трибунах удивленных абитуриентов, сколько к воздуху сводчатой старинной аудитории.
Ему не ответили.
– Или накатаю формул до потолка, как умница Уилл Хантинг, и объясню по ним устройство вселенной? Видите это? – Он ткнул пальцем в белую пластиковую розетку под доской, а потом достал из-под волосатого свитера мобильник, взял со стола провод со штепселем и воткнул в сеть. – Каждый из вас делает так по два раза в сутки. Мы сидим на электрическом токе, как на героине!
Он вышел вперед и посмотрел на студентов, вцепившись кукольными ручонками в столешницу у себя за спиной.
– Думаете, его дали нам для этого? Чтобы заряжать погремушки, которые обращают нас в зомби? Нет? А для чего тогда? – Он откинул седую голову назад. – Может, чтобы казнить людей в тюрьмах, как у Ильфа и Петрова? Девушки скажут: бить злодеев электрошокером! Или, предположим, прикупить электрозабор для собаки на даче, чтобы не убежала? Или… реанимация, поддержание жизни в больнице, богоугодное дело, так ведь? Для этого? Есть версии? Стройка? Нет?!
Соседи Маши по партам ловили каждое его слово.
– Правда состоит в том, что ни я, а я здесь сорок лет, ни еще хоть один ученый в мире до сих пор так и не поняли, что же такое электричество! Зачем его спустили вниз. Я говорю «спустили», потому что его выдали нам как стопку белья в плацкарте. И разобраться, где у этого пододеяльника изнанка, какие клопы в нем прыгают, нам с вами предстоит в ближайшие пять лет. Смотрю на вас, зелень, и думаю: в их-то потоке и сидит тот, кто раскусит тайну, над которой мир бьется с тех времен, когда Никола Тесла сбрил свои усы.
Маша сразу примкнула к братии фанатов эксцентричного профессора. Он стал единственным привлекательным фактором будущей учебы, на которую с щенячьим энтузиазмом смотрели все вокруг, кроме самой Маши.
* * *
На следующий день после уроков она успела спуститься в метро «Невский проспект», но получила сообщение от Юльки о том, что Шалтай на Садовой. Один, без бабы. Она сделала шаг назад от дверей электрички, опустилась на скамейку. С пять минут смотрела на плывшую мимо массу людей, а потом вскочила и зашагала к выходу в город. Стояла последняя весна ее детства, и жизнь была гораздо хитрее, чем законы физики. В конце концов, профессор Кьяница сидит в политехе уже сто лет. А Шалтай может исчезнуть в любой миг. Она даже не знала его настоящего имени, как не знала имен многих ребят. Да и какие имена, когда есть Тощий, Дырявый, ЧиЧи, Жижа, Мех? Ведь так интереснее. А интересным на Малой Садовой, в конце девяностых превращенной в пешеходную зону со скамейками и причудливым шаром-фонтаном, где во дворах и в окнах легендарного магазина «Парнас» в начале двадцатого века днем и ночью терлась альтернативная молодежь Петербурга, было все: широкие штаны, стихи Лехи Никонова, пирсинг, скейтборды, музыка.
На улице пахло апрелем, и в одном из дворов на детской площадке, как обычно, гулял весь зоопарк их компании. Пили портвейн «Алушта» и обсуждали пост-рок, сидя на поребриках. Маша поздоровалась. Шалтай тоже тусовался здесь, она еще из арки приметила его красную кепку. Маша только столкнулась с ним взглядом и сразу наклонилась к зажигалке: слишком хороши были эти кофейные глаза. Говорили, что он работает на ночном мусорном грузовике, чтобы оплачивать учебу в техникуме. Он был помешан на ню-мéтале, независим и груб. Машу не замечал. А она наблюдала за его диковатостью, злой гордыней, так отличавшей его от других парней, нелепых и несобранных, а увидев однажды, как он взрослым метким жестом сыпанул мелочь местному бомжу Робинзону, Маша влюбилась окончательно.
Сегодня он топтался во дворе один. Может, врут все про его девчонку? Поправил прядь черных волос на лбу. Его кеды были в порядке. По кедам можно легко понять, что перед тобой за тип. Скейтовый «Электрик» – как раз для Маши. Она попросила плеснуть ей портвейна. Выпила один стаканчик. Потом еще один. Во рту стало пряно. Захотелось добавить туда дыма. Закурила. К ней подсел Влад, и они принялись обсуждать утреннее отключение электричества в школе. Похоже, переклинило проводку и в классах замигал свет. Их учительница Галиша застыла с открытым атласом в руках и молча уставилась на потолок, где как цикады гудели длинные, похожие на мечи джедаев люминесцентные лампы. Когда Маша вместе с другими вышла из класса и во тьме зачарованно наблюдала водопад искр, лившийся из щитка в рекреации, ее схватил за руку Ванечка. И пока школа ждала возвращения света, они целовались за вечно отключенным лифтом. С Ванечкой так было всегда. Ванечка был привычный как матрац на даче. Занятно: один и тот же человек – тот же запах, те же шершавые губы, та же белая футболка. Но стоит неведомому реле внутри отойти, и былых разрядов больше нет, убежали навсегда. Прозвенел звонок, она вынула его руку из своих штанов, они глупо разоржались и побрели каждый на свой сорванный урок через толпы визжавших как щенки третьеклашек с лазерными указками.
Маша вспомнила эту руку на своем теле и уставилась на собственную ладонь. Розоватая кожа и парочка формул для алгебры, начирканных красной гелевой ручкой. Было в этой руке кое-что странное. От изучения ладоней ее оторвал появившийся в поле зрения черный кед «Электрик». Он носком врезался в ее кед, ярко-оранжевый, замшевый.
– «Борланды»? – Он кивнул на кеды. – Как у барабанщика «Дефтоунс». Где ты такие достала?
– На углу с Невским большой «Адик», – ответила Маша и потянула носок на себя, делая вид, что любуется. На самом деле ее сердце стучало на кончике этого носка, как огонек святого Эльба на мачте корабля в грозу.
– Это сумасшедший стиль. Я думал, у нас их не бывает. Разве что на секондах. Мажорка, что ли? – И он отступил от ее носка.
– Копилку разбила, – бросила Маша в ответ. На самом деле папа на прошлой неделе выдал ей деньги на новые кеды. Но сказать об этом было стыдно. Быть богатым стыдно. И благополучным тоже. Стыдно и скучно. С этими мажорами сразу все ясно. Маше не хотелось, чтобы ему про нее что-то было ясно. Он наклонился. Так близко, что она увидела круглую сережку в мочке его уха и учуяла запах пива и еще чего-то, вроде березового сока. Бесцеремонно обогнул ее и затушил окурок о край урны прямо рядом с ее алевшими в вечернем солнце волосами. А потом отошел к стайке парней. У нее в ушах стучала кровь, казалось, ее тело просвечивает, как пляжная пластиковая сумка сорокалетней тетки, только вместо лосьона и трусов все вокруг видят у нее внутри нелепое намерение потащиться за Шалтаем и вписаться в беседу про гитары и комбики, в которых она ничего не смыслит. Мысль о комбиках навела на воспоминание о колдовских приборах в лаборатории политеха. Удачу, которую ей посулила секретная примета. Она отклеила себя от скамейки и, перебросив копну волос с одного плеча на другое, незаметно пристроилась к кружку, где пускал клубы дыма и разглагольствовал о музыке он.
