– А что же не подошел? Не заговорил? Не сказал, какая я красивая?
– Стеснялся. Испугать тебя боялся!
– Боялся он! Это еще кто кого напугал!
Смеяться вместе – лучшее, что со мной случалось.
И вдруг мне делается не до смеха. Это что же выходит? Если я здесь, то Хрисаор там? В Эфире?! Во дворце?! Великие боги! Он же у нас все растопчет! Все и всех! Отца, мать, Алкимена, Филомелу… Вдруг он уже всех растоптал?! Я вернусь, а вместо дворца яма…
…на дне, в середине – кровавая каша. Кишки выдавлены, расплющены. Обрывки грязно-желтой шкуры. Обломки костей. Все, что осталось от грозной львицы.
Три старых ясеня по краям ямы сломаны.
Кашу тучей обсели мухи. Клубились, жужжали. Пировали. Вонь стояла, хоть нос затыкай. Падалью несло. Я закашлялся…
– Припомнил, как я тебя топила? – должно быть, я изменился в лице. Каллироя понимает это по-своему. – Сам виноват! Нечего подкрадываться к беззащитной нимфе!
– Это ты-то беззащитная?!
– Я! Нас у папы три тысячи дочерей. Одна беззащитней другой!
Представляю эту флотилию. Содрогаюсь от ужаса.
– Хорошо, что ты дурак, – тихо произносит она.
Дался ей этот дурак!
– Хорошо? Это почему же?!
– Будь ты умным, опытным, остался бы великаном. Как бы я тогда от тебя отбилась? Как тебя топить, если тебе море – по колено?
Сердце колотится в моей груди. Робкая надежда трепещет, готовая расправить крылья.
– Говорю же: напугать тебя боялся. Вот и стал меньше. Какой я был?
– Такой, как сейчас.
– Уверена?
– Ну, чуточку больше. Ты что, и правда боялся? Испугать меня, да?
– Правда! Чистая правда!
Ору во всю глотку. Каллироя даже отшатывается. Почему ору? На радостях. Где здесь повод для радости? Вот же он! Если Хрисаор уменьшился, как она говорит – может, там, во дворце, все обойдется? Я верю нимфе, верю и надеюсь. Вера и надежда – это уже кое-что, да?
– Ладно, – она меряет меня взглядом. Таким долгим, словно я великан. – Раз уж ты повинился… Готов искупить?
– Готов!
– Тогда приглашай в гости.
– С радостью. Только куда?
Взгляд океаниды меняется. Будь у меня вместо старшего брата-насмешника старшая сестра, она смотрела бы на меня именно так.
– Ну ты и дурак! Ну ты и… Куда? К себе!
Рукой показывает. Для наглядности.
Козий загон. За ним – сад. Или роща? Отсюда не разглядеть. За садом – дом. Неказистый, приземистый. Крепкий, даже отсюда видно. Стены из грубых, едва отесанных глыб. Черепица на крыше.
Я видел его во сне. Дом Хрисаора.
Мой дом.
Хорошо, не мой. Мне стыдно, но деваться некуда.
– Прошу тебя, Каллироя, дочь Океана. Будь моей гостьей.
Не умею общаться с нимфами. Но она улыбается:
– Веди меня, Хрисаор.
Ноги, думаю я по дороге. Грудь. Талия. И что-то еще, чему я не могу подобрать названия. Тело можно потрогать. К телу хочется прикоснуться. Могу ли я прикоснуться к тому, для чего у меня нет слов? Удержать воду в горсти?!
Каллироя, ты – вода.
4
Девятый вал
– Не дворец, однако.
Каллироя презрительно морщит носик.
– Не дворец, – соглашаюсь я.
– Тебе-то откуда знать? – она дает мне подзатыльник. – Где ты их видел, дворцы? Во сне?!
– Я, между прочим, в нем живу, во дворце. А здесь я так, по случаю.
– В каком еще дворце?
– В эфирском. У нас знаешь, какой дворец? Ого-го!
– Эфирский? Это где?
– Ну, Эфира. На Истме, у Крисейского залива.
– Впервые слышу.
– Врешь! Про Крисейский залив все слышали.
– Все слышали, а я нет. Я океанида, зачем мне про заливы слышать? Я и морями-то, если что, брезгую. Разве что самыми большими…
Брезгует, значит. Морями, значит. Цену себе набивает! Мой опыт общения с девушками невелик. Если честно, он сводится к одной Филомеле. Но все равно я успел понять, что всякая девица в разговоре с тобой – олимпийская богиня. Вода и хлеб? Нектар и амброзия. И поди усомнись!
Утопит.
Это я не в буквальном смысле. Мы сейчас на суше, тут поди утопи! В вине разве что? Должно здесь быть вино, а? Что Хрисаор с Горгонами пил?
Что бы ни пил, с Каллироей лучше не спорить.
– Не слышала – и ладно. Там у меня полы каменные, комнат не сосчитать. В мегароне фрески. Ступени из мрамора, колонны. А тут извини: чем богаты…
– И чем же ты богат?
Угостить! Срочно! Пока она во мне не разочаровалась.
– Сейчас гляну в кладовой. Я мигом! Ты осмотрись пока…
Где кладовая? В моих снах Хрисаор туда не заглядывал. Но откуда-то же он снедь доставал? И сам ел, и Горгон угощал…
Кладовая находится быстро, сама выскакивает навстречу. Дощатая дверь… Ага, дощатая! Дубовые брусья на скрепах из бронзы. Тяжеленная – еле открыл! Меня окутывает облако ароматов, от которых урчит в животе. Соленые оливки, сыр, копченая козлятина…
Свет внутрь едва проникает. Я больше полагаюсь на свой нос, и нос не подводит. Короб с лепешками, закрытая ольпа
[83] с медом – они не пахли: мне просто повезло. Ну и запасы! Вот и вино. Чаши? Где чаши?! Кубки? Кратеры? Миски, блюда? Их по запаху не найдешь…
Посуда находится в комнате, в дальнем углу. Тут же стоит приземистый стол: крепкий и основательный, как все остальное. По обе стороны – обеденные ложа. Я как раз успеваю разбавить вино водой, когда в двери вплывает Калироя. Дворец, не дворец, а осматривается она с интересом.
– Угощайся!
Глаза ее округляются:
– Ты что, ждал гостей? Готовился?
– Я ждал тебя!
Она не верит, но польщена.
– Нечасто мне доводится пробовать земную пищу…
Опускается на ложе. Берет смокву.
– Вина?
Кивает: с набитым ртом не очень-то ответишь. Я наливаю. Плеснув на пол долю богов, мы выпиваем по глотку. Еще по глотку. Еще. Я наполняю опустевшие чаши.
– Это что? Передай-ка…
Передавая ей плошку с оливками, я невзначай касаюсь руки Каллирои. Нет, не отдернула. Какая у нее кожа! Прохладная, шелковистая. Будто морская вода в жаркий день.
