Перед тем как войти в здание суда, Вера решила все-таки проигнорировать мамашины нападки, какими бы оскорбительными они ни оказались. Не станет она опускаться до уровня этой семейки, еще чего.
Пригладив волосы и вздернув подбородок, Вера поднялась на второй этаж по широкой мраморной лестнице. В конце широкого коридора возле двустворчатых дверей клубилась небольшая толпа, при виде которой Вера снова струхнула, но тут Мишина мама заметила ее и поспешила навстречу.
Вера приготовилась к удару, может, даже и не метафорическому, но свекровь взяла ее за руку и ласково улыбнулась:
– Доченька! А мы уж думали, не придешь… Слава сказал, у тебя давление.
Вера поморщилась. Она была немного суеверна, поэтому обиделась на папу, что рискнул накликать на нее болезни, лишь бы только обелить в глазах мужниной родни. Свекровь заглянула ей в глаза:
– А сейчас как себя чувствуешь? Высидишь заседание?
– Все в порядке, спасибо, – процедила Вера.
– Ну пойдем тогда.
Свекровь потащила ее к дверям, обняв за талию и приговаривая:
– Ты вообще говори, когда что нужно, не стесняйся. Мы ж родные с тобой.
Подошел свекор, взял ее за другую руку, и тут двери раскрылись, толпа ринулась в зал, и родители мужа отпустили Веру, чтобы отвоевать места в первых рядах. Вера с радостью пересидела бы в самом укромном уголке, но свекровь, заняв позиции, стала махать ей и кричать, так что пришлось присоединиться к родственникам.
Проходя вперед, она столкнулась с Малюковой, которая по случаю суда обновила перманент и надела довольно приличный венгерский костюм с погончиками и пластмассовыми кнопочками, но выглядела все равно как вокзальная буфетчица. Зимой Вера отстояла за таким же костюмчиком очередь в Кировском универмаге, но товар, как обычно, кончился перед самым ее носом, ведь судьба была сурова к ней даже в мелочах. Тогда она страшно расстроилась, а теперь, глядя на Малюкову, поняла, что не стоило.
Когда Вера обходила ее кресло, жена экспедитора специально выставила ноги в проход и прошипела: «Сука, доносчица», но она ждала чего-то в таком духе, была внимательна и поэтому не споткнулась. Ольга Соломатина стояла вместе с адвокатом и своим мужем, о чем-то беседовала с ними и на Веру не обратила внимания, возможно, она вообще не знала ее в лицо.
Мишины родители усадили Веру между собой. Она выпрямилась на стуле, вздернула подбородок и обвела зал холодным и презрительным взглядом, хотя понимала, что хорохорься не хорохорься, а жена преступника все равно выглядит жалко.
Мама всегда говорила, что главное для женщины – это гордость за своего мужчину, и при этом тяжело вздыхала, прозрачно намекая, что лично ей не дано было испытать сего прекрасного чувства. Но, черт возьми, ей хотя бы позориться по милости папы не приходилось никогда!
А Вера хлебает полной ложкой! Полгорода явилось сюда поглазеть, как судят кинорежиссера Соломатина, а заодно позлорадствуют и над женой директора картины Михаила Делиева, которая, вот дура, не сумела себе нормального мужика найти, с ворюгой связалась.
Постаравшись придать лицу строгость и холодность, Вера осмотрелась и, поймав на себе полный ненависти взгляд Малюковой, вдруг сообразила, что быть сукой и стукачкой не так уж и плохо. За время работы инструктором она обросла кое-какими связями в периодической печати, не бог весть, но для того, чтобы тиснуть небольшую статеечку, вполне хватит. Сейчас у журналистов модно рассуждать о том о сем, гонять из пустого в порожнее, вот пусть и напишут, как плохо расхищать социалистическую собственность, и как бы между строк упомянут принципиальную Веру, не согласившуюся покрывать своего вороватого супруга. Другие жены делаются пособницами мужей-расхитителей, а Вера вот нет, долг коммунистки оказался для нее сильнее семейных уз. Такая публикация сильно укрепит ее позицию, а дальше как знать… Вдруг статья попадется на глаза серьезным людям, и Веру поднимут на щит, сделают эдаким Павликом Морозовым для супругов. Тема-то актуальная, потому что действительно люди распоясались совершенно, тащат с работы все, что плохо лежит, а что хорошо лежит, перекладывают и тоже тащат. В борьбе с этим прискорбным явлением все средства хороши, и внедрить в массовое сознание положительный образ жены, донесшей на мужа…
Тут в зал ввели подсудимых, и размышления ее прервались. Вера уже настроилась увидеть в муже грязного и опустившегося уголовника и удивилась, что он выглядит в точности так, как обычно. Аккуратно подстрижен, чисто выбрит, одет в неприметные брюки и старый пуловер, но у него и не было никогда модных вещей.
Вере немножко боязно стало встречаться с ним глазами, ведь Миша наверняка обиделся, что она ни разу не пришла к нему, но муж, увидев ее, просиял, как будто вернулся домой из своего дурацкого похода, а не сидел в тюрьме. От этой собачьей радости стало совсем тошно, и она жестами показала, чтобы сосредоточился на суде, на нее не отвлекался.
Адвокатом Миши, предположительно дикой тупицей и полной дурой, оказалась сочная женщина с доброжелательным и милым лицом, всем своим видом подтверждающая поговорку «Сорок пять – баба ягодка опять». Альбина Семеновна лучше знает, но если бы Веру попросили выбрать, то она точно предпочла бы в качестве адвоката эту даму, чем малахольного протеже начальницы. Нет, внешность, конечно, обманчива, но не до такой же степени!
Вера покосилась на других жен. Ольга Соломатина сидела спокойно, с легкой улыбкой, а вот Малюкова при виде своего лысого обрюзгшего муженька стала ерзать на стуле, слать ему воздушные поцелуи с такой энергией, что даже похорошела.
«Надо же до такой степени достоинства не иметь, – желчно подумала Вера, – ведь смотреть противно, глазки сальные, одутловатый весь, на роже написано, что вор, да наверняка еще и алкаш в придачу, а все равно родненький и любименький. И плевать ей, что люди скажут, главное, чтобы дорогой супруг заметил, как она его обожает. Вот что это? Неужели великая самоотверженность русской женщины? Не дай бог, если так…»
Секретарь строго сказала: «Встать, суд идет», и началось заседание.
Вера представляла себе судебный процесс исключительно по книге Харпер Ли «Убить пересмешника» и фильму «Всадник без головы» и ждала страстных обвинительных речей прокуроров, иезуитских вопросов адвокатов, стука молотка судьи, в общем, чего-то такого напряженного, но в реальности суд оказался скучнее профсоюзного собрания.
Проверяли личности подсудимых, своевременность вручения им обвинительных заключений, еще какую-то бюрократическую рутину, так что Вера быстро запуталась и заскучала.
В окне был кусок голубого, как незабудка, неба, перечеркнутый двумя линиями проводов, и больше ничего. Миловидную молодую даму и двух мощных мужиков, занимающих судейские кресла, Вера разглядывать стеснялась, золотистый герб СССР, висящий над их головами, был изучен вдоль и поперек, и земной шарик, и колосья, и ленты с названиями республик, и все остальные атрибуты. На стенах, до половины обшитых деревянными панелями, а выше побеленных, тоже не за что было зацепиться глазу, а оборачиваться и рассматривать публику было неприлично. Вот и получилось, что, как бы она ни хотела игнорировать мужа, взгляд ее все чаще останавливался на нем, и приходилось сознавать, что с этим человеком она делила ложе, родила ему сына, ухаживала за ним, и вообще… И как вышло, что супружество, продолжавшееся много лет, промелькнуло словно один день и почти улетучились из памяти моменты, когда они были вместе.
