Ох, ну разумеется, Мистер Молчун проигнорировал меня.
Я закатила глаза, жестикулируя руками у него за спиной.
— По всей видимости, нет, — саркастично ухмыльнулась. — Ты можешь жить здесь, внутри этого замкнутого золотого замка, который называешь своим домом, но не жди, черт возьми, что кто-то упадет к твоим ногам, не прося ничего взамен. Особенно я. Не жди, что я в очередной раз поддамся на твои манипуляторские уловки, если и дальше собираешься играть в недоступность.
Я застыла на месте. Гнев и раздражение грохотали в груди боксерскими ударами сердца.
— Горничная, — указала на себя. — Босс, — вытянула руку, показывая на Германа. — С этого момента я запрещаю вам переступать эту черту.
Карие глаза Ермолова пронзили меня острым взглядом.
Плевать, что я только что собственными усилиями подписала документы на увольнение.
Здесь и сейчас меня заботили лишь эмоции, бьющие через все мое тело импульсами-молниями.
Я послала Герману еще один прищуренный взгляд, прежде чем развернуться и уйти прочь.
— Я ездил в Прагу, — низким замогильным голосом промолвил мужчина, принуждая меня к тому, чтобы вновь остановиться посреди коридора и осторожно посмотреть на него через плечо.
Он был в Чехии?
— У моего отца случился сердечный приступ, — прозвучало признание.
Медленно повернувшись к нему всем телом, я увидела страдания на его лице.
Я такая идиотка.
— Герман… мне очень жаль! — воскликнула, испытывая несоразмерное чувство вины за то, что без причины разозлилась на него.
Вместе с раскаянием ощутила облегчение, потому что Герман все-таки поделился со мной тем, что причиняло ему боль.
— Он еще в больнице, но ему стало лучше, — объяснил Ермолов, опустив взгляд к полу и взлохматив пальцами волосы на затылке. Я кивнула, успокаивая саму себя. — Папа самый сильный человек, которого я когда-либо знал, поэтому новость о его подкосившемся здоровье стала для меня полной неожиданностью. Я все бросил и уехал к нему. Я думал, что, возможно, больше не увижу его, — грустно ухмыльнувшись, Герман пожал плечами, вероятно, размышляя о чем-то своем.
Он стоял в нескольких метрах от меня. Молчаливый и задумчивый. Я пыталась найти слова, чтобы выразить искреннее сочувствие его горю и дать понять: я буду рядом, если ему что-нибудь понадобится. Я выслушаю его, если он захочет выговориться. Я крепко обниму, если он будет нуждаться в объятиях.
Зазвонил телефон Герман, и реальность его мира вернула нас обратно.
— Ермолов, — коротко назвался, ответив на звонок. Рукой сделал характерный жест, подразумевая, что сейчас не время для душераздирающих бесед, после чего скрылся за дверью кабинета.
ГЛАВА 16
— Ты восхитительна, Лера, — выдохнул Герман, нежно касаясь моих ключиц.
Я вздрогнула.
Его слова, низкие и такие чувствие, отозвались волной мурашек по телу.
Я наблюдала, как мужчина приблизился к яремной впадинке и приподнял бровь, с лукавством всматриваясь в мое лицо.
— Тебе нравится звук моего голоса? — елейным тоном вопросил Ермолов.
— Ммм, — утвердительно промурлыкала я.
— Ты возбуждаешься, слушая меня?
— Угх, — выгнулась навстречу дразнящим прикосновениям брюнета к моей груди.
— Ты становишься влажной от звука моего голоса? — Герман дышал на чувствительную кожу моей шеи.
— О боже, да! — тихо простонала я, вновь содрогнувшись всем телом.
Теплой ладонью скользнул вниз по моему животу и погрузился кончиками пальцев под трусики.
— Так и знал, — усмехнулся на выдохе мне в ухо, игриво прикусил мочку. — Всегда влажная для меня, — прошептал сладко. — Хорошая девочка.
Эти слова эхом пронеслись в моей голове.
Хорошая девочка. Хорошая девочка. Хорошая девочка.
Я распахнула глаза. Осознание, что это был чертов сон, накрыло меня снежной лавиной. Потянувшись рукой к телефону, разблокировала экран и поморщилась от потока яркого света, ударившего в лицо.
Поздняя ночь. Небо за окном — бархатно-черное, безлунное.
Невольно возникшие перед глазами сцены сновидения отбили желание возвращаться в страну Морфея.
Я просто не смогу уснуть…
Сжала горло рукой, ощутив страшную сухость. На цыпочках вышла из спальни, чтобы взять стакан с водой на кухне. Я кралась по коридору и заметила тусклые блики света из гостиной. Осторожно приблизилась к источнику мерцания и обнаружила Германа. Он расположился на диване, опершись локтями о колени, и невидящим взором глядел на включенный телевизор.
Сердце болезненно сжалось в груди. Я бессознательно сделала шаг вперед и… оцепенела.
Нужно ли Герману, чтобы я утешила его?
Я не его девушка. Не его семья.
Всего лишь прислуга в его доме.
Но я не заметила, как вновь зашагала к мужчине, не в силах заставить собственные ноги остановиться. Приближалась к Герману с тяжестью в груди, с каждым шагом преодолевая душевные колебания. Брюнет не дернул ни одним мускулом, когда я присела на краешек дивана сбоку от него. Не вымолвил ни словечка, продолжая сверлить в плазменной панели дыру. Должно быть, он думал о своем больном отце и терзался сожалениями, что его пришлось покинуть.
— С вами все в порядке, Герман Давидович? — я тут же укусила себя за нижнюю губу.
«С вами все в порядке, Герман Давидович»… Серьезно? Это единственное, на что у меня хватило ума сказать ему?
Разумеется, он не в порядке. Разумеется, он беспокоился и был опечален.
— Да, — последовал односложный ответ, однако я уловила слухом слабую дрожь, прозвучавшую в бесцветном голосе Ермолова. Он быстро откашлялся и взглянул на меня из-под сдвинутых бровей. — Со мной все хорошо. Почему ты не спишь?
Я пожала плечами.
— Бессонница, — ну да. Мне приснилось, Герман Давидович, как вы меня трахали.
Герман кивнул и отвернулся.
От волнения я пощипывала ногтями кожу на бедрах, стараясь проглотить застрявший поперек горла ком от слов, которые хотела сказать ему.
— Может, вы хотели бы поговорить? — предложила робко, заправив за ухо прядь волос.
Герман покосился на меня, окинув взглядом, в котором не имелось ни единого намека на дружелюбие.
— Я не хочу разговаривать, — отозвался холодно.
Этого следовало ожидать.
— Л-ладно…
— Ты играешь с огнем, разгуливая по ночам в таком откровенном наряде, — сообщил Герман, неторопливо разглядывая на мне майку. Брюнет задержал взгляд на коротеньких шортиках и стиснул челюсти. Затем наклонился к краю дивана и вытащил коричневое кашемировое одеяло, накрыв им мои голые ноги. — Здесь холодно.
