В Боливии, в джунглях, с партизанским отрядом в двадцать пять человек, окруженный правительственными войсками, Че был страшно одинок. У не- го не было даже мобильного телефона (их вообще тогда не было), чтобы позвонить и сказать Фиделю, как ему плохо. Какое же он чувствовал бессилие! Его схватили живого, но раненного в ногу. Наверняка ему было очень больно. И обидно. Его не судили. Его пристрелили на месте, как бешеного пса…
Вдруг я замечаю, что Вика плачет. Отвернулась, чтобы я этого не видел, и плачет. Кажется, я перебрал.
– Так нельзя! – всхлипывая, говорит Вика. – Они не имели права пристреливать раненого. Это жестоко!
– Согласен. Но рассказ же не о нем.
В общем, наш герой обморочно бродит по Старой Гаване, по ее туристическим тропам и трущобам, не видя в них никакой разницы. Он непрерывно думает о ней. Надо же было зимой пролететь десять тысяч километров, чтобы возле теплого моря, среди кокосовых пальм думать об этой странной московской девочке. В номере он вставляет в ноут диск с песней о Че, который купил на рынке, и гоняет его так же непрерывно, как думает о ней. «Команданте Че Гевара!» Он уже выучил эту песню наизусть, не зная испанского. И он старается не вспоминать о том, что все-таки случилось между ними в последнюю ночь. Он вспыхнул, зашипел, как мокрая спичка, и – потух. Немного треска, чуть-чуть огня и никакого горения. Такое было с ним впервые. Он даже не успел расстроиться. А она была прекрасна, как богиня!
– Вот с этого места поподробней! – сердито требует Вика. – Что между ними произошло? Он… не смог?
– На пятые сутки кубинской ссылки он берет мобильник и набирает в контакте ее имя. «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ», – пишет он, но почему-то долго медлит с отправлением эсэмэс. Решительно стирает контакт и набирает имя своего сына, оставляя прежний текст сообщения и понимая, что в обоих случаях это чистая правда. И опять медлит, медлит, проклиная сам себя за трусость…
Через три дня они встречаются в «Кофе Хауз» на Никитской, напротив «ИТАР-ТАСС». Он сам напросился на встречу. «Плохой кофе, – говорит он ей, чтобы что-нибудь ей сказать. – На Кубе был гораздо лучше». – «Да, на Кубе все было гораздо лучше», – соглашается она и смотрит на него незавершенным взглядом. «Я отправил тебе по почте рассказ. Ты прочитала его?» – «Да». – «И?» – «Долго смеялась». – «Я не угадал твоих мыслей, как Толстой не угадал мыслей Анны?» – «Толстой угадал мысли Анны. Он не угадал мысли Наташи Ростовой». – «Слушай, а ведь ты права! – удивленно говорит он. – Я тоже это чувствовал! И знаешь почему? Толстой не любил Анну Каренину. Она была не его женщина. Он любил добродетельных. Наташа была исключением. В Наташу он был влюблен… Поэтому он ее не угадал?»
В этот момент он замечает, что она смеется над ним.
«Ты хороший человек, – говорит она. – Правда, ты очень, очень хороший человек… Зачем тебе я?» – «Может быть, для того, чтобы написать этот рассказ», – говорит он. «Зачем?» – спрашивает она. «Понимаешь, – говорит он, – все это… – он обводит рукой пространство кафе, – все это полная ерунда. В этом нет никакого смысла. А в этом рассказе, пусть он у меня и не получился, какой-то смысл все же есть». – «Ты серьезно так думаешь?»
Они долго молчат. Он поднимает глаза. И видит в ее взгляде абсолютную завершенность…
«Ты все угадал правильно, – говорит она, – кроме главного. У меня есть постоянный… Но это не мальчик и не мужчина твоего возраста». – «Вот как? – удивленно говорит он. – Кто же тогда этот он?» – «Моя учительница фламенко».
– Ты это специально для меня придумал? – сердито спрашивает Вика. – Чтобы меня позлить? Или это было с тобой на самом деле?
– А что у вас с Игумновым было на самом деле?
– У нас с Игумновым было все и на самом деле! – с вызовом заявляет Вика.
– Тогда и со мной все было на самом деле. Сладких тебе снов!
Да, босс!
Мой сон меняется стремительно, так что это начинает меня пугать. Проснувшись, я помню его отчетливо и понимаю, что это вовсе не сон, что во сне ко мне возвращается память.
Я разгадал ребус на горном хребте, который не смог разгадать опытный руководитель первой группы.
Первой… Да, черт побери! Всего два дня назад я был здесь не первым, а вторым. Мы шли на перевал двумя соединенными группами, одна – его, вторая – моя, и по правилам в экстремальной ситуации я был в его подчинении. Вспомнил! Он был из поволжских немцев, и у него была фамилия Хальтер. Ребята из моей группы между собой в шутку прозвали его Хайль Гитлер, и хотя себе я этого не позволял, но и не пресекал такие настроения…
Какое же у Хальтера было имя? Вроде бы русское, но я его не помню. Смешной педант, высокий, тощий как жердь, с горбатым носом и бесцветными глазами, он перед сном на глазах у всей своей группы напяливал на голову розовый фланелевый колпак, объясняя это тем, что фланель отлично хранит тепло, а на внешний вид ему наплевать, не красоваться они сюда пришли. При этом он был опытнейший горный турист и на его счету были куда более сложные восхождения. Он даже побывал в походе, где был один труп
[5], что для начинающих туристов звучало почти легендарно. А я был, в сущности, еще начинающим. Три похода за плечами – это пустяки. Мне впервые доверили самому вести группу – но с группой Хальтера. И в этом была какая-то обидная двусмысленность.
Всего два дня назад мы сидели с Хальтером на краю бараньего лба
[6], выступающего из-под снега и отполированного движением ледника каких-нибудь несколько сотен тысяч лет назад, смотрели на карту и пытались понять, как отыскать перевал. Порой найти его в горах не так-то просто, как думают. Не обязательно им окажется ближайшее понижение в хребте, и не обязательно он будет находиться прямо перед вашими глазами. Вполне возможно, что перевал откроется вам случайно и внезапно, слева или справа, за той или этой скалой, и вы пробормочете: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»
Из нашей туристической секции при университете на этот перевал еще никто не ходил. Интернета тогда не было, а в библиотеке туристкой литературы в Москве рядом с метро «Марксистская» наши московские друзья описания перевала не нашли.
– Нет, – сухо и твердо сказал Хальтер, – рисковать не будем. Межсезонье не шутка. Возвращаемся!
Этот чертов немец даже не нашел нужным мне хоть что-то объяснять. Ему-то что! Это было не первое его руководство походом. И не самое сложное. И он поступал по правилам. Никто не осудил бы его за осторожность, ведь в наших группах были одни новички. Наоборот – отправить группы из начинающих весной, то есть в межсезонье, было некоторой авантюрой со стороны тренера. Он вообще был человеком авантюрным. В отличие от Хальтера…
Мы не взяли перевал. Я предвкушал, как надо мной будут потешаться в секции. Не над Хальтером – его уважали. Надо мной. Еще мне было стыдно смотреть в глаза ребятам в моей группе. Я их сам собирал. Я их тренировал. Проводил инструктажи. Вешал им лапшу на уши про горы – какие они опасные и коварные. И про черного альпиниста
[7], естественно. Куда ж без черного альпиниста! И вот выходит, что я их просто обманул…
