Теперь задача Вики – отобрать из этой груды виселиц, гильотин и «испанских сапог» что-то более или менее человеческое и написать на эти сюжеты синопсисы для литературных негров.
– Негритянок, – уточняю я. – Ни один нормальный мужчина не станет этого писать.
– Да, ты прав, папик, – не спорит Вика, – потому ты и должен мне помочь.
Подозреваю, на это она и натаскивала меня, как волкодава, весь сегодняшний день.
Сюжеты романов о мести оказались не так замысловаты, как я предполагал. Вика записывала их коротко, обозначая самую суть, но и так все было понятно до тошноты.
Героиня мстит герою, вызвав в нем неразделенную страсть к себе, за то, что он обидел ее в школьные годы. Она технично влюбляет его в себя, разбивает его пару с другой женщиной, затем начинает мучить, терзать и дразнить.
– Здесь интересно только одно, – замечаю я. – Сколько времени она вынашивала эту месть? Сколько лет этой редакционной даме?
– За сорок, – говорит Вика. – Она замужем, и у нее трое детей.
– Как мило! – восхищаюсь я. – И эта матрона все еще прокручивает в своей бедной голове месть своему однокласснику.
– В корзину? – спрашивает Вика.
– Конечно, – решительно говорю я. – Хрен ей, а не премия в квартал! Надо быть милосерднее к людям.
Вика что-то пишет в свой блокнот.
Героиня встречается с героем через десять лет, преобразившаяся и богатая, и мстит ему за то, что в прошлом он когда-то бросил ее с ребенком, женившись на другой, и не помог, когда она нуждалась в его поддержке и помощи.
– Ну, это совсем банально! – морщусь я. – Она бы еще алименты с него за эти годы потребовала.
Героиня мстит герою за то, что переспал с ее матерью.
– Годится, – заявляю я. – На этот сюжет можно написать чушь, а можно – шедевр, как Джулиан Барнс в «Предчувствии конца».
Героиня из мести герою за его хамское обращение с ней подкинула ему наркотики и чуть не упекла в тюрьму. Потом уже герой мстил героине, шантажируя ее. Но в конце концов он влюбляется в нее. Ее задетая гордость удовлетворена.
– Нет, Вика, это ужасно! Это банально и пошло. К тому же провоцирует читательниц на преступление.
Героиня не сообщает герою о рождении их сына. Это месть за то, что он бросил ее и не защитил от злословия.
– Это придумала мать-одиночка?
– Ты угадал.
– Поставь два жирных плюса. Пусть ей выпишут двойную премию.
– Какой ты добрый, папик!
Мать героини продолжает любить мужчину, который когда-то ее оставил. Дочь, выдавая себя за другую, хочет влюбить в себя отца, чтобы отомстить ему за мать. И это ей почти удается…
– В корзину! – командным тоном говорю я. – У дамы инцестуальные наклонности. Не будем их поощрять!
– А мне нравится, – возражает Вика.
Героиня ради мести женила на себе героя…
– Как это скучно, – зевая, говорю я. – Ни фига вы не понимаете в настоящей мести!
– Почему это?!
– Потому что судите о ней с женской точки зрения. Вас интересует не объект мести, которому вы могли бы сделать больно, а сам мстящий субъект, то есть вы сами.
– Но эти романы и пишутся для женщин.
– Вот именно! Любой мужчина просто посмеется над ними. Все эти сюжеты, как правило, заканчиваются тем, что герой по уши втрескивается в героиню, которую раньше не замечал или презирал. Это не месть, а достижение своей цели – непременно влюбить, а в идеале еще и женить. При чем тут месть? Нам от этого не больно. Нам смешно. Вы тратите столько сил, прибегаете к таким хитростям – и все для того, чтобы просто добиться нашего внимания. Отлично!
– И как же, по-твоему, женщина может сделать мужчине больно?
– Тебе это правда интересно?
– Ты даже не представляешь себе, насколько интересно!
– Хочешь, расскажу тебе одну историю?
– Расскажи-и, папик! Расскажи-и!
– Ну, слушай. Сама напросилась.
– …Февраль. Остров свободы. Он и она – журналисты московских газет, прилетевшие на культурное мероприятие. Ему под пятьдесят, ей за двадцать. Он мнит себя писателем. За спиной шесть книг и какие- то литературные премии. Она себя… просто мнит. Но сама это понимает и чуточку стесняется. Просто по жизни стесняется. И это в ней самое притягательное. Но при этом у нее характер! Танцует фламенко в студии у немолодой женщины испанского происхождения. Он выслушивает историю этой испанки, судьбой занесенной в Россию и ее ненавидящей, с показным сочувствием. На самом деле он не слушает девушку, а рассматривает ее лицо. Ее фигуру. Ему ужасно нравится, что она танцует фламенко. Он легко представляет себе, как она танцует фламенко. Как она нервно движется и топает ножкой. И как ей это все идет. Ему нравится ее лицо. Больше, чем ее фигура. Хотя фигура тоже хороша. Мальчишеская, но женственная. Ему нравится, что ее лицо нравится ему больше, чем фигура. Когда духовное нравится больше телесного, это всегда вызывает уважение…
– А что тебе больше всего нравится во мне? – перебивает меня Вика.
– Ты отлично готовишь кофе, – говорю я.
Вика сощуривает каштановые глаза.
– Я припомню тебе эти слова! Завтра сварю тебе на завтрак такую бурду!
– Мне продолжать или будем говорить о тебе?
– Продолжай!
– Как описать ее лицо? Приятное? Пожалуй. И даже красивое. Полные губы. Темные глаза. Нос с заметной горбинкой, как бы надломленный. Волосы темные, прямые, чуть волнистые, с завитушками на концах. Самое приятное в ее лице то, что все в нем, кроме губ и глаз, только намечено, но не развито. Не кричит. И когда она смотрит тебе прямо в глаза, взгляд ее тоже не завершен. В этом взгляде нет убежденности в своем праве смотреть тебе прямо в глаза.
Она нравится ему сразу, с первого взгляда, с первого приближения, с первого звука ее голоса. И он знает, что тоже ей нравится. И это его возбуждает. Он истосковался по женщине, которой он бы сразу понравился. Которая не скрывала бы этого, но и не навязывалась на знакомство. Просто молча себя предлагала. Без унижения. Вот ты, вот я, вот мы с тобой. Это ведь так здорово, что мы встретились! Так неужели ты будешь таким идиотом, что не начнешь меня кадрить на глазах у всего журналистского пула? Нас здесь двое неслучайных. Так неужели ты думаешь, что я буду такая дура, что не позволю тебе кадрить себя на глазах у всех? И пусть они хихикают и завидуют нам по-черному. И пусть кому-то станет хорошо, а кому-то очень плохо. Вот ты, вот я, вот мы с тобой… Ну же, действуй, дурачок…
Так думает он, а не она. Он думает, что она так думает. На самом деле неизвестно, что она думает. Писатель-мужчина, воображающий мысли героини, всегда рискует оказаться смешным в глазах женщин.
