Мирон пытался вспомнить, когда в последний раз выходил на улицу. В прошлом месяце? В позапрошлом? Помнится, тогда было тепло. В воздухе кружил тополиный пух, лица прохожих прятались под масками из нанопоры…
Лифт прошел мимо зависшего на уровне пятнадцатого этажа полицейского дрона. Чёрное стрекозиное тело, с прижатыми к металлическому брюшку лапками сенсоров, четко вырисовывалось на белесом фоне зимней пурги.
Мирон сочувственно посмотрел на окно, в которое через секунду ударит пневмо-таран.
Все мы ходим по грани, чувак, – беззвучно обратился он к тому, кого вот-вот скрутит полиция. – Просто у некоторых не получается удержаться…
Отвернувшись, он стал смотреть, как медленно приближается земля.
Вестибюль встретил тихой музыкой и запахом мочи. Источник запаха обнаружился у стены – бесформенная куча драной плёнки, под которой темнел силуэт бомжа. Лицо у него было точно такого же цвета, как пол под ногами, усыпанный упаковками от презервативов, пневмошприцами и одноразовыми смартфонами. Тонкие пластинки хрустели под подошвами ботинок, как панцири диковинных прозрачных жуков.
Проходя мимо, он заметил чёрных пиявок у мужчины в ушах. Нирвана.
Сам он, что греха таить, тоже зависал в Нирване. Но только в Ванне и не больше пары часов в день – этого хватало на оплату счетов и самого необходимого, вроде настоящего зернового кофе…
А от пиявок, полуживых киберорганизмов, его всегда бросало в дрожь. Это ж как совокупление, но только без секса, верно?
Как только он подошел к двери, ветер впечатал в лицо порцию снежной крупы. Запах снега ошеломил, поднял вихрь воспоминаний, а потом… Мирон замер. В темном углу, там, куда не долетал свет уличного фонаря, кто-то стоял.
Тень не имела шеи – грубый нарост головы торчал прямо из плеч, как какой-нибудь гриб. И не пропускала свет. Просто сгусток тьмы, отдалённо напоминающий человека…
Моргнув раз, другой, сделав глубокий вдох, Мирон сделал шаг. Затем еще один, еще… Никого в том зассаном углу не было. Показалось.
Ударостойкая, такая же, как и стенки лифта, дверь была разбита. В проёме всё еще торчали осколки. Камера же, призванная следить за порядком, слепо таращилась в потолок.
Мирон посмотрел вверх, вдоль шероховатой стены Улья – черная стрекоза полицейского дрона пропала. Или, выбив стекло, всё-таки залетела внутрь, или убралась в своё гнездо на крыше полицейского управления…
Он вновь усмехнулся. Камеру отвернули, скорее всего, малолетние хакеры. Долбаная дверь, поди, до сих пор думает, что находится в полном порядке.
Переступив обломки, он оказался на улице, прямо в желтом круге фонаря. В двадцати метрах призывно мигал зеленый огонёк такси. Его фары освещали табличку, приваренную к стене дома: Улей-42. Его нынешний адрес. Такие, блин, дела.
Кое-как устроившись на жестком сиденье и не желая смотреть, как такси пробирается по узкому, похожему на прорезанную лазером щель, проезду между домов-ульев, Мирон ушел в Плюс. Нацепил обычные – не такие, как у бомжа – наушники, и оказался в своём особняке, на улице Вязов.
Это – его настоящий дом. Устроенный так, как ему хотелось: просторные комнаты, квадраты солнечного света на ясеневом полу, прекрасный вид на четыре стороны света из просторных окон. Южные выходили на Средиземное море, северные – на заснеженный пик Джомолунгмы, восточные – на Москва-Центр с высоты птичьего полёта а западные – на холмистую равнину перед Илионом.
Всё это он сделал сам, своими руками. Потрясающе реалистичные текстуры, искусно сгенерированная игра света и тени, блики на воде и сочных зеленых листьях…
Небо над бассейном походило на заполненный белым шумом экран, вода – на сухую амальгаму старого зеркала, а искусно подстриженные деревья – на детские пластиковые игрушки.
Почти с криком Мирон вынырнул из Плюса, сдернул наушники и что есть силы потёр лицо ладонями. М-да… Всё, что ты имеешь: набитый роскошной мебелью особняк, бассейн в форме человеческого сердца, коллекция винтажных тачек – всё это не более, чем кучка вокселей.
СГА – синдром гиперреализма.
Двадцать лет назад японцы изобрели новый интерфейс, который позволял входить в Сеть напрямую. Полный эффект присутствия. Человеческий мозг – удивительно гибкая система. За считанные мгновения он умеет подстраиваться к любым изменениям и "выдавать" на трехмерный экран сознания идеальную картину вымышленного мира. Мозг очень быстро учится не замечать искусственность объектов, размещенных в киберпространстве. Дерево для него остаётся деревом, вода – водой, а стена дома приобретает удивительно основательную кирпичность.
Но иногда, временами, мозг как бы "выныривает" из целлулоидной лжи и начинает подавать истеричные сигналы: – Всё это не настоящее! Нет никакой воды, деревьев и особняков! Всё это только кучка вокселей, которая транслируется на зрительный нерв!
Это и называют СГА. С ним даже пытаются бороться. Придумывают мудрёные лекарства, способные глушить голос разума. Да, способность мыслить критически – не самый популярный навык для завсегдатаев Плюса… От неё стараются избавиться.
И Мирон делал это совершенно сознательно и целенаправленно. Он вкладывал деньги, заработанные в киберспорте в виртуальную недвижимость, и в Минусе старался появляться лишь ненадолго, набегами. Поесть настоящей еды – чтобы не выпали за ненадобностью зубы и не атрофировался желудок, принять душ, сходить в нормальный туалет…
Физическое тело – лишь придаток, который должен обеспечивать энергией разум. Но, пока не создали совершенный электронный носитель этого разума, оболочку нужно поддерживать в хорошем состоянии. Хотя бы – в удовлетворительном.
Такси, тихо пощёлкивая, ползло по маршруту. Стёкла залепил снег, но навигатору было плевать. Мирон почувствовал прилив спокойствия: рассеянный свет фонарей едва пробивался сквозь снежную шубу, и можно было представить, что сидишь не в пластиковом салоне Тошиба-мобиля, сером, безликом, а в уютной утробе Ванны, на сорок втором этаже. Дома…
Иллюзия рассыпалась, когда мобиль наткнулся на выбоину в асфальте. Мирон дернулся, уперся рукой в стекло – оно показалось сделанным изо льда.
– Такси, – сказал Мирон. – Очисть стёкла от снега.
Приказ пришлось повторить дважды, прежде чем с той стороны заелозили дворники. Мать заказала самую дешевую модель. Не говорящую.
С удивлением Мирон понял, что они давно миновали районы Ульев, расположенные на северной окраине Рязани, ныне – пригорода Большой Москвы; и теперь пробираются по узким улочкам Старого города. Фонарей здесь было гораздо меньше, а раскуроченных мобилей, без колёс, без батарей и навигаторов, гораздо больше. Они сиротливо жались к обочинам, делая и без того узкие проезды похожими на тараканий лабиринт.
Неужели Платон нашёл убежище где-то здесь? По соседству с дешевыми ночными забегаловками, наркошустрилами в подворотнях и престарелыми ночными бабочками, по зимнему времени закутанными в псевдомеха из клонированной, выращенной на акульем коллагене норки?
