По осени начинаются битвы за самку, часто со смертельным исходом или с медленной смертью в течение нескольких месяцев, ведь если ранение не смертельное, но глубокое, скажем, в брюхо, то марал начинает гнить изнутри и погибает. Это в природе. В неволе пантам отрасти, конечно же, не дают. Нещадно бьют одних, чтобы продлить жизнь другим.
Вообще маралы странные. Если беременная самка хорошо питается, то и рожает здорового, милого пятнистого, как Бемби, детеныша. А если время голодное, всяко бывает, то беременная мамаша питается этим самым зародышем, разлагая его на соки и витамины. Беременность и рассасывается. Вот такие дела… Но если самка всё же рожает, «Бемби» остается лежать на месте трое суток, ножки некрепкие, он пока не может встать. Мать ходит это время по окрестностям, и не дай бог ее спугнуть, забудет она тропинку и не найдет ребятенка. А через три дня, если все хорошо, встаем и идем за мамкой! Маралятам в неволе делают детские прививки, от БЦЖ, всякие другие, поэтому болеют они мало. Ну глистов еще прогоняют. В природе чуть что, лечатся травой и кореньями. Мамка – одиночка, у отца целый гарем, это не волчья или лебединая история, когда одна пара на всю жизнь. Поэтому функции марал выполняет только супружеские, оплодотворительные, защитные берет на себя мать. Зато самцы дружат между собой и могут прорвать любое заграждение, если вдруг дружбанов разлучат.
В общем, мараловодство дело жестокое, кровавое, но лечебное, никуда не деться. Для лечения в ход, помимо пантов, идет всё: хвосты, пенисы, мясо, жир, сухожилия. Пенисы есть сушеные, извините, мужики, метровые, и нашинкованные в водке – идет товар хорошо, что то, что другое, для радости в мочеполовой сфере. Но сушеный, конечно, выглядит убедительней, чем нарезка. На нарезку взглянешь и отвернешься – несолидно, брезгливо и страшновато.
#######
Еще в один приезд на Алтай отправилась по староверским местам, предки ж из алтайских староверов, из кержаков, любопытно ж, как оно раньше у них все было устроено. Поляков-староверов еще Екатерина на Алтай выслала, отсюда и корни. Ну и решила я как раз выйти в люди на Троицу, в большой праздник, в березовую рощу, куда съезжались все с окрестных деревень. Трава в роще высокая, сочная, душистая. Народу много, все в народных костюмах, в венках и лентах, даже дети, а старухи-то и подавно. Ну вот, выдали мне костюм под стать – все переодевались, а я что ж? Девки бегают махонькие, заплетаясь в длинных юбках, бабы голосят песни, венки из березовых веток плетут, мужики вышагивают важно в разноцветных косоворотках, мальчонки танцуют. А старух тех, что сидели поодаль, я сразу приметила и пошла на них, уж очень они были хороши. Морщинисты, кряжисты, улыбчивы и всепонимающи. Еще издалека приглянулись мне своей яркостью, основательностью и настоящестью, сидели за длинным тесаным столом и ели. В старообрядческих юбках, кофтах, головы покрыты разноцветными платками, чтоб волос не было видно, пояс ленточный, да бус разных по килограмму на груди. А я мимо так одна неторопливо иду, смотрю, как бы их сфотографировать, чтоб они не очень заметили.
– Давай-ка мимо не ходи, угостим тебя, что ты бродишь неприкаянно? – перегородила вдруг одна из бабулек мне путь. В синей кофте с янтарями, длинной синей юбке, боевая и крупная.
– Староверы ж к столу не зовут, – растерялась я.
– Дык у нас в деревне их и не осталось. Дед Семен доживает свои 100 лет и все, остальные старики перемерли. А чего ж, разве мы не можем гостью-то покормить?
Остальные бабы закивали, указали на место за столом. Я села и стала рассматривать хозяек. Как принято писать, 70+, все разные и фактурно-фигурные. Сначала налили полстакана чего-то красненького и прозрачного. Я хряпнула залпом, даже не понюхав. Бабка по-пацански присвистнула:
– Ну, ты, мать, даешь, стой, не дыши, щас за пловом сбегаю!
Самогон оказался жгучим, резким и мгновенно убившим наповал всю мою интеллигентность. Видимо, валил с ног и не таких, как я. Бабка плюхнула мне в руки миску с пловом, усадила и запела:
Не для меняяяяя придёт весна,
не для меня Дон разольётся,
Там сердце девичье забьётся,
с восторгом чувств не для меня.
Товарки мгновенно подхватили и по березняку полилась грустная тягучая песня.
Потом еще и еще, они уже не могли остановиться, их и просить не надо было, все пели и пели, а душа моя все замирала и замирала, хотя внутренне я обливалась слезами. Почему? Не знаю. Может, затронули они во мне что-то исконное, это не пафос, а так в жизни бывает, может, поразила меня их мощная энергия, абсолютно настоящая, прущая из них со страшной силой, из этих обычных, казалось, разодетых старух. Они все пели и пели, разное, древнее, и «Надежду», и матерные частушки, и «про тюрьму».
А мои внутренние слезы испарились уже и превратились в тихую радость, что есть еще такие бабы, слушать которых – счастье, что б они ни делали: пели б, говорили б, они основа, и надёжа, и счастье, что услышала их.
Ну и пригласили они нас потом на старообрядческую свадьбу в селе Сибирячиха, чтоб проникнуться, чтоб все по-правильному, почти по-настоящему. Жених у нас был из местных, из солонешенских, бывалый и чуть потрепанный жизнью, а невесту ему выбрали из дальних краев, из московских, балованную, молодую, красивую, Натахой звать. А я вроде как мать её, стало быть, роль мне такую дали. С иконкой хожу, благословляю, а у самой нет-нет, да и слеза наворачивается, жалко такую девку на сторону отдавать. Ну вот и начали, как встарь. Изба настояшша, староверска, внуки ее сохранили, не тронули, оставили, как при дедах было. Ну так вот, значит, невесту с женихом встретили, в избу провели и разъединили там молодых. А девку посадили косы заплетать и переодевать в бабье, отгородив от всех большим цветастым платком. Вот и окрутили – надели кичку и шашмуру, чтоб волосья-то не вылазили. Всплакнули, чего уж, самое время. И к столу я как мать их повела, хлеб-соль поставила. Тут-то и подарки стали раздавать: невеста жениху рубаху льняную расшитую, а жених невесте – туфельки кожаные, всем одинаково приятно. Гости расселись, по первой опрокинули, хлебным киселем закусили, загудели, денюжки стали собирать молодым на развитие хозяйства, в плошку кидать. Потом понаставили на стол курники да пироги, окрошку капустную на квасу, кашу пшенную томленую с молоком и яйцом. Ну и самогонка кедровая, без нее кака така свадьба? А поодаль уже кровать стоит под расшитой простыней, подухи лежат горкой, ждут молодых, чтоб придавили.
