От автора
Иногда пишущие люди сравнивают выход новой книги с рождением ребенка. Не знаю, может, и так….
Смотрите сами – сидишь, вынашиваешь, страдаешь, иногда тебя, как при токсикозе, от написанного подташнивает, иногда наступает эйфория, какая ты гениальная, а потом может и выкидыш случиться – удаляешь к чертовой матери всю свою гениальность и снова, с чистого листа… Страдаешь, мучаешься, не ешь-не пьешь, задумываешься, не отвечая на вопросы домашних, и те понимающе кивают, переглядываясь, – что с нее возьмешь, она сейчас не с нами, писатель, право слово, а не мать!
Потом, когда уже невмоготу и рукопись стала толстой, объемной, выпирает и шевелится, идешь к специалисту, в издательство. Сроков для этого не существует.
И сколько книге вынашиваться, никто не знает, когда как: иногда мигом, месяц-другой, ррраз и готово, иногда неспешно, годами, а бывает, и всю жизнь…
Перед вами книжка про прекрасную и неотъемлемую часть моей жизни – путешествия и еду. Про города, в которых побывала за эти пять лет, дороги, что не кончались, людей, о которых решила вспомнить, а еще и рецепты, что собирала повсюду.
Но не могу не предупредить – это нетолерантные записки. Толерантность сегодня очень в моде, но я, извините, совершенно из другого теста. Пишу так, как есть – черное называю черным, а некрасивое – некрасивым, и подстраиваться подо всех или кого-то конкретного не собираюсь. Я родом из советского детства, когда многое было иначе и называлось своими именами. А если я все же кого-то обидела, то прошу прощения.
Мои истории с моей географией
Сколько я себя помню, а я себя помню, то всегда приходила в поросячий восторг при виде заграничных голубых старушек. Во времена моей юности их было довольно много, и они постоянно попадались на глаза – у театров, гостиниц, просто на улице. Эти мальвины на пенсии казались мне чрезвычайно привлекательными и совершенно необыкновенными. Их необычно-голубой цвет волос был отличительным знаком того, что все они приехали из далеких стран загнивающего капитализма и были ПУТЕШЕСТВЕННИЦАМИ.
Жили мы тогда на улице Горького, которая зовется нынче Тверской, центральной улице не только Москвы, но и всей страны. Окна наши выходили на Главный Почтамт и местами даже на Красную площадь. Квартира с валютным видом, как говорила моя бабушка Лида. По Горького важно и неповоротливо ездили огромные «Икарусы», автобусы, перевозящие мальвин и их благородных спутников в темных очках. «Икарусы» притормаживали у гостиницы «Интурист», здания уродского, совершенно никак не связанного по стилю с остальными домами на Горького, задуманного, видимо, как символ современной Москвы в то время. В этом символе – стекло, бетон, серость, отсутствие деталей и архитектурных излишеств – часто останавливались и папины друзья, когда приезжали в Москву. Было очень удобно – в самом центре, до всего рукой подать, да и у нас дома можно было засиживаться допоздна, а потом идти себе под утро в гостиницу, тихонько пошатываясь от выпитого. Пять минут – и ты на месте! И мы сами часто бывали у них в «Интуристе» и в «Национале», который стоял рядом. Там в обширных фойе и сидели эти прекрасные голубоволосые старушки в ожидании очередного «Икаруса». Эти великовозрастные дамы стали тогда для меня символом свободы и независимости и даже какой-то моложавой дерзости. Очень сильно отличались от наших отечественных застарелых тетенек, отличались всем – яркими нарядами, широтой жестов, открытыми взглядами, громким смехом и даже пухлыми чемоданами с разноцветными наклейками. Их, голубоволосых, никогда не останавливали швейцары. Другим же попасть в гостиницу было проблематично. Процесс входа занимал немало времени: нужно было, чтобы приглашающая сторона вас непременно ждала внизу и встречала с документами, подтверждающими регистрацию в гостинице, либо вы должны были дать энную сумму швейцару в качестве пропуска, обычно от трех до десяти рублей. При этом, несмотря на всю серьезность церберно-швейцарской службы и незатухающий огонь в глазах, внешний вид этих побитых молью старичков – кокетливая фуражка и невероятного зеленого цвета полупальто с золотыми галунами – делал их похожими на третьеразрядных опереточных лакеев. Швейцары стояли на страже во всех солидных гостиницах. Отдавали честь и брали чаевые. В основном они были вполне солидными и крепкими бывшими кагэбэшниками или военными, с серьезным подозрительным взглядом, в любом мужчине видевшим шпиона или фарцовщика, а в любой женщине от 15 до 70 – проститутку. Проституток, кстати, было немерено в интуристовских гостиницах, и многие девчонки из моего класса им завидовали, ведь очень хотелось заграничных шмоток и волшебной разгульной жизни с приключениями. Я-то точно не завидовала. Мне не нравился петушиный боевой раскрас этих затравленных дев и вечная половая готовность. Мне было странно, что можно вот так часами напролет бездельно сидеть, скудно одетой, в баре и просто попивать яркий коктейль, ничего особо не делая. И даже без книжки в руках. И изредка подниматься в номер совершенно незнакомого мужика. Фу… Эта проститучья жизнь была просто выкинутым из молодости временем. Швейцары имели какой-то процент с их бурной женской деятельности и, по-ленински прищуриваясь, отслеживали их передвижения по фойе. Ну, а моих голубоволосых мальвин пропускали мгновенно, с улыбкой, широко распахивая перед ними дверь. Ведь мальвины эти были совершенно из другой реальности и со временем стали важной частью моего представления о мире, который существовал за пределами Советского Союза.
Мир этот казался беззаботным и радостным, полным приключений и красивой жизни, подсмотренной в заграничных журналах. Эти дамы стали для меня ориентиром на будущее, хоть и страшно было так далеко заглядывать. Несмотря на то, что все они были в годах, за семьдесят точно, они продолжали выглядеть привлекательно, подкрашивали седину синькой и одевались по последней капиталистической моде, а не донашивали, как наши, сто раз перешитое и перелицованное. И еще они точно выглядели здоровыми и боевыми, уж если могли позволить себе долгие перелеты и переезды. Да и дома у них тоже все было налажено, внуки-правнуки присмотрены и свободного времени имелось в избытке, которое и тратили они на себя и со вкусом. Ну вот так я себе все разложила по полочкам. Мне очень хотелось стать когда-нибудь такой мальвиной, хотя я понимала, что одно лишь окрашивание волос не превратит меня в свободную духом путешественницу.
