— А вы уверены, что не сами его перевернули? — спросил хмурый Краснопольский, явно думая о чем-то своем.
— Представьте, да, — с достоинством ответил реставратор, — я в этом твердо уверен.
Он уже оправился от недавно пережитого шока, хотя от него до сих пор на пять шагов шибало валидолом. Правда, привести себя в порядок Аристарх Вениаминович не успел, и Глеб, несмотря на серьезность ситуации, с трудом сдерживал улыбку, глядя на его сине-зеленую бороду, желтый лоб, разноцветные щеки и черный, как у актера ТЮЗа, исполняющего роль пуделя Артемона, кончик носа.
Опустившись на корточки, Глеб осмотрел землю в поисках следов, но, как и ожидал, ничего особенного не обнаружил. Редкая, с трудом пробившаяся сквозь каменистую почву предгорья трава была примята, но и только: для того, чтоб на земле остался четкий след, тут было слишком твердо.
— Простите, Аристарх Вениаминович, — поднимаясь с корточек, как можно мягче сказал он, — не обижайтесь, бога ради, но. может быть, вам все-таки померещилось?
Старик с независимым, слегка оскорбленным видом вздернул испачканную краской бороду.
— Да-да, — довольно язвительно произнес он, — конечно. Старый дурень наслушался на ночь страшных сказок, вот ему и видится всякая чертовщина. Разумеется, это первое, что приходит в голову. Еще, полагаю, вы могли заподозрить, что я на старости лет решил немного похулиганить и с некоторым опозданием устроил первоапрельский розыгрыш. Уверяю вас, это не так. Я видел эту тварь наяву, собственными глазами и так же отчетливо, как вижу вас в данный момент. Если угодно. э, да что попусту болтать!
С этими словами он выхватил из нагрудного кармана своего пятнистого «охотничьего» жилета новехонький блокнот, из другого извлек цанговый карандаш с мягким толстым грифелем, открыл блокнот и принялся что-то рисовать в нем резкими, уверенными штрихами.
Пока он этим занимался, Сиверов и Краснопольский обменялись долгими многозначительными взглядами. В глазах начальника экспедиции читался немой вопрос, но вместо ответа Глеб лишь едва заметно пожал плечами. Краснопольский сердито прихлопнул на щеке комара, бросил под ноги окурок и немедленно закурил новую сигарету: стоило перестать дымить, как приободрившиеся кровососы немедленно бросались в очередную массированную атаку. Постояв тут минуту, было очень легко понять, каким образом некурящий Покровский ухитрился испачкать краской и лицо, и одежду, и даже волосы под своей дачной полотняной кепчонкой.
— Вот, извольте, — сердито произнес Аристарх Вениаминович, протягивая Глебу и Петру Владимировичу открытый блокнот.
На белом без линий листке красовался небрежно и одновременно блистательно выполненный портрет странного существа — несомненно, человекоподобного, хотя и явно не человека. Ушедшая в широкие покатые плечи заостренная кверху голова, косматое, сгорбленное туловище с мощной грудной клеткой и свисающими ниже колен руками, а также коротковатые кривые ноги были обозначены лишь общим контуром, зато морда (или все-таки лицо?) получилась как живая, поскольку именно она, по всей видимости, произвела на художника наиболее глубокое впечатление.
Честно говоря, вызвать некоторое потрясение мог даже рисунок, и Глеб мимоходом подумал, что у старика либо не такое уж больное сердце, либо на редкость уравновешенная психика. Неожиданно увидев в кустах неподалеку от себя этакую харю, даже молодой, здоровый человек запросто мог умереть от инфаркта. А харя — не лицо и даже не морда, а вот именно харя — была такая, что произвела бы фурор даже на костюмированной вечеринке в честь Дня всех святых. В том случае, естественно, если бы участники упомянутой вечеринки не разбежались кто куда, едва завидев это морщинистое зверское рыло, беспорядочно поросшее пучками длинных жестких волос, скалящее в мрачной ухмылке кривые звериные клыки и пристально глядящее из-под массивных надбровных дуг взглядом, от которого по спине бежали мурашки.
Глебу не раз доводилось видеть фотографии так называемого снежного человека. О достоверности и подлинности их можно было спорить сколько угодно, но все они, несомненно, изображали одно и то же существо — нечто среднее между крупным самцом гориллы и необыкновенно рослым неандертальцем. Нарисованная же Аристархом Вениаминовичем тварь эти снимки ничуть не напоминала; если честно, больше всего она смахивала именно на оборотня из голливудского фильма ужасов.
Это, между прочим, было странно. В конце концов, что такое оборотень? Это человек, умеющий превращаться в то или иное животное. В Европе чаще всего говорят о вервольфах — человековолках, японцы рассказывают о кицунэ — оборотне-лисице. Известны истории о людях, превращавшихся в медведей. Но речь всегда идет о превращении именно в животное, в зверя, а не в странный гибрид человека и хищника наподобие пациентов уэллсовского доктора Моро или булгаковского Шарикова в послеоперационный период. Нынешний образ оборотня от начала и до конца создан именно в Голливуде — во-первых, чтобы не возиться с недисциплинированными кусачими зверушками, а во-вторых, чтобы было страшнее. И вообще, черт возьми, по всем поверьям оборотень превращается в зверя только в полнолуние. А сейчас никакое не полнолуние, да и день на дворе, елки-палки!
С усилием оторвав взгляд от жуткого рисунка, Глеб испытующе покосился на Покровского. Чтобы было страшнее. Да, с какой стороны ни подойди к этому происшествию, простой и логичный вывод об устроенной стариком мистификации напрашивается сам собой. Одно непонятно: за каким дьяволом ему это понадобилось? А с другой стороны, это ведь не убийство, при расследовании которого первым делом надо искать серьезный мотив (какового, кстати, может не оказаться и в ряде случаев действительно не оказывается — по крайней мере, заслуживающего внимания). Да, даже убийства порой оказываются немотивированными. Бес попутал, водка подвела, ничего не помню, поссорились, разозлился, так получилось — одним словом, я не хотел, оно само как-то.
А чтобы просто пошутить, разыграть коллег, достаточно минутного перепада настроения и наличия у человека хоть какой-то фантазии. После истории, рассказанной вчера вечером директором школы, Глеба самого так и подмывало учинить что-нибудь в этом же роде. Вот только рисовать он не умел, идти к лесу с утра пораньше ему было незачем, да и его испугу вряд ли кто-нибудь поверил бы всерьез. А по зрелом размышлении такая выходка в сложившейся ситуации казалась ему неуместной. Ну, а Аристарх Вениаминович, вполне возможно, придерживался на этот счет иного мнения. С его точки зрения, очень может быть, затея удалась на славу и была как раз той встряской, в которой нуждались они с Краснопольским. Старик, наверное, слышал, как они ругались с утра пораньше в номере у начальника, и мог таким вот не вполне традиционным способом выразить свое личное отношение ко всей этой историко-мистической белиберде.
Глеб вспомнил, как они с Краснопольским сломя голову неслись из гостиницы сюда, на эту луговину, и мысленно усмехнулся: да, если это была шутка, она удалась на славу. Краснопольский, человек бывалый, стреляный воробей, несмотря на спешку, ухитрился прихватить с собой карабин. Карабин этот, скорострельная «сайга», до сих пор был у него в руках. Петр Владимирович мыкался с ним, явно не зная, куда девать эту оказавшуюся ненужной штуковину, и, похоже, чувствовал себя круглым дураком. Ему, как и Глебу, по всей видимости, пришло в голову, что он стал жертвой не слишком умного розыгрыша.
