Словом — чудеса. Вот и говори после этого, что их на свете не бывает.
И еще заметил он со временем, что все сотрудники поселковой администрации как-то уж очень ласковы с новой уборщицей. Сроду за ними такого не водилось, а тут — ну хоть ты их к ране прикладывай! Даже пресловутая Вера Анатольевна, которая прославилась в Волчанке тем, что всех без исключения посетителей неизменно встречала одной и той же фразой: «Ну, какого хрена приперся?»
Короче говоря, без негласного служебного расследования тут было явно не обойтись. Но едва Николай Гаврилович за такое расследование взялся, как сразу же выяснилось, что расследовать тут нечего. Оказалось, что во всей администрации, а может, и во всей Волчанке он один до сих пор понятия не имеет, что Алевтина Матвеевна до замужества успела окончить — что бы вы думали? — философский факультет самого МГУ!
Не филологический, где учат запятые правильно ставить и приставку от суффикса отличать, а вот именно философский!
Так-то вот. Получалось, вообще-то, что по образованию своему Алевтина Матвеевна должна была не шваброй в коридоре возить, а сидеть в его, Николая Гавриловича, кресле. Да и оно ей, честно говоря, было, что называется, «не в уровень», низковато.
Конечно, кресло свое мэр ей уступать не стал. Оно ему и самому еще не надоело. Однако же и держать такого полезного человека в уборщицах было просто-напросто смешно и где-то даже неприлично. Вообще, Николай Гаврилович Субботин, как неглупый человек и опытный руководитель, понимал, что такие ценные кадры надобно держать рядом с собой, под рукой, где они, во-первых, принесут ощутимую пользу, а во-вторых, будут находиться под постоянным присмотром. Умного человека, как ни крути, лучше иметь своим другом, чем врагом, да и вообще.
Словом, с той поры Николай Гаврилович был за Алевтиной Матвеевной как за каменной стеной. И, что характерно, народ волчанский питал по отношению к ней такие же чувства: не овчаркой хозяйской она для них была, а благодетельницей, матушкой-заступницей. Чем плохо? Как говорится, и волки сыты, и овцы целы, и авторитет власти сам собой поддерживается на должном уровне.
Вот такая была у него секретарша. Не каждый мэр, даже и в столице, может похвастаться, что его секретарша имеет диплом философского факультета МГУ.
Так вот, постучав и сделав небольшую паузу (во время которой начальство, как это частенько и бывало, имело возможность привести себя в порядок, снять ноги со стола или убрать с глаз долой бутылку и стакан), Алевтина Матвеевна вошла в кабинет.
— Что у тебя? — откидываясь в кресле, добродушно поинтересовался мэр.
Недавно приобретенное кресло было новомодное — просторное, мягкое, вертящееся, с черной кожаной обивкой, с удобными подлокотниками, высоченной спинкой, с регулировкой высоты и со специальным шарниром, позволявшим слегка отклонять его от вертикали и продолжать руководить течением волчанской жизни почти что полулежа. На фоне российского триколора, под портретом Президента, это новое кресло смотрелось в высшей степени солидно и основательно. Правда, к чертову шарниру у себя под седалищем надо было еще привыкнуть: едва ли не всякий раз, забыв о нем и так же, как сейчас, откинувшись на спинку, Николай Гаврилович испытывал крайне неприятное чувство потери равновесия. Вот и теперь ему почудилось, что он утратил точку опоры и сию минуту, прямо при секретарше, вместе с проклятым креслом грянется оземь, задравши ноги к потолку. Однако на этот раз ему удалось совладать с собой, не схватиться рукой за край стола и не засучить ногами по полу в поисках опоры. «Срамота, — подумал он, восстановив душевное и физическое равновесие. — Волчанский мэр собственного кресла испугался! Одно слово — тайга. Ау, цивилизация!»
— Басаргин в приемной, — сообщила секретарша.
Этого она могла бы и не говорить, поскольку широкая, бурая, как пережженный кирпич, украшенная лихими усами а-ля комдив Чапаев физиономия предводителя волчанских ментов капитана Басаргина уже маячила позади нее чуть ли не под самой притолокой. Басаргин вытягивал шею, заглядывая в кабинет, ему явно не терпелось. Алевтина Матвеевна, казалось, вовсе его не замечала, хотя не заметить начальника милиции, стоящего у тебя за спиной на расстоянии менее полуметра, было решительно невозможно: распространяемые им ароматы алкогольного перегара и чеснока Николай Гаврилович чуял через весь просторный кабинет.
— Пусть заходит, — распорядился Субботин. — Заходи, Семен!
Алевтина Матвеевна обернулась, будто бы для того, чтобы передать его слова Басаргину, и с отлично разыгранным удивлением уперлась взглядом в светлые пуговицы милицейского мундира. Взгляд ее ненадолго задержался на криво сидящей форменной заколке для галстука, а затем, уже подольше, на скверно выбритом подбородке начальника милиции. Только изучив этот подбородок во всех предосудительных деталях, Алевтина Матвеевна посмотрела Басаргину в глаза и ровным, неизменно вежливым тоном произнесла:
— Входите, пожалуйста. Николай Гаврилович вас примет.
Басаргин сделал странное движение, будто намереваясь войти во вместилище власти сквозь секретаршу или даже прямо по ней — рыпнулся, как говорили в подобных случаях в Волчанке. Однако Алевтина Матвеевна умела не только сама соблюсти правила хорошего тона, но и заставить следовать этим правилам людей, знавших об их существовании разве что понаслышке. Причем удавалось это ей, как правило, без единого слова, одним только взглядом — доброжелательным, но твердым. Она будто слегка удивлялась тупости собеседника: дескать, в чем дело, уважаемый?
Под этим взглядом Басаргин, несмотря на свою вошедшую в поговорки толстокожесть и не менее пресловутую твердолобость, неловко попятился, освобождая дорогу. Секретарша, однако, не стала торопиться: обернувшись к Субботину, она все тем же ровным, хорошо поставленным голосом спросила:
— Может быть, чайку, Николай Гаврилович?
— Спасибо, Матвеевна, пока не надо, — ответил мэр, вновь откидываясь на спинку кресла. — Если понадобится, я скажу.
Алевтина Матвеевна кивнула, то есть слегка наклонила голову с идеально прямым пробором — и, негромко стуча низкими каблуками, вышла из кабинета мимо посторонившегося посетителя. Басаргин вошел, плотно закрыл за собой дверь и, приблизившись, без приглашения плюхнулся на полумягкий стул для посетителей. Фуражку с орлом он положил на стол для совещаний, продул папиросу, придерживая мизинцем табак, чтоб не разлетелся по всему кабинету, чиркнул колесиком архаичной, еще советских времен, бензиновой зажигалки и выпустил на волю облако дыма, воняющего паленой шерстью. Вид у него при этом был угрюмый и какой-то злобно-торжествующий, как будто Басаргин с трудом сдерживал желание провозгласить что- ибудь вроде: «Ну вот, допрыгались. А я ведь предупреждал!»
Впрочем, такой или примерно такой вид у начальника милиции был всегда, даже когда он сидел с приятелями за бутылкой самогона и точно знал, что в любой момент может без труда раздобыть добавочную дозу. Разогнав ладонью дымовую завесу, Николай Гаврилович снисходительно глянул на посетителя поверх очков и осведомился:
