С пистолетом в руке он бежит по широкому коридору, улыбаясь белозубой американской улыбкой; он выглядит здоровым, сытым и довольным. Через минуту Хэм распахивает дверь бара и провозглашает:
– Я сделал это! «Ритц» снова в руках союзников! За это надо выпить!
Скоро в отеле начинают мелькать знакомые лица. Писатели и военные корреспонденты, музыканты и актеры, британцы и американцы толпятся у барной стойки. Все в пыли, все в форме; вальяжные и легкомысленные. Роберт Капа, Ли Миллер, Пикассо, который всю оккупацию отсиживался в своей квартире (в отличие от Гертруды Стайн и ее подруги Алисы, которые сбежали в деревню). Джордж Шойер – бывший помощник Фрэнка Мейера, а теперь главный бармен – откупоривает шампанское. Пробки хлопают так, что кажется, будто в «Ритце» стреляют. Но никто не вздрагивает; все продолжают пить и смеяться.
А потом…
– Привет, мальчики! – Сама Марлен Дитрих подкрадывается к Хемингуэю. – Папа! – мурлычет она, и Хэм опускается перед ней на колени. На Дитрих американская военная форма, сшитая так, чтобы подчеркнуть все соблазнительные изгибы ее тела. Блестящие светлые волосы коротко подстрижены. Макияж безупречен. Кажется, что она приехала в «Ритц» со съемочной площадки, но, по слухам, она только что вышла из армейского грузовика, в котором вернулась в город вместе с американскими солдатами.
– Капустка! Да здравствует Капустка! – На мгновение все озадаченно замолкают. Потом, вспомнив, что это прозвище, которое Хемингуэй дал Дитрих, разражаются радостным смехом. Марлен и Хэм обнимаются и страстно целуются.
– Тебе нужно побриться, – говорит она с немецким акцентом, который ни у кого не вызывает отвращения. – Но сначала выпьем!
Вечеринка продолжается. Они уверены, что так будет всегда.
Теперь, когда немцы покинули отель «Ритц» на Вандомской площади.
Глава 33
Бланш
Сентябрь 1944 года
– Бланш, эй, Бланш!
Впервые после своего возвращения госпожа отеля «Ритц» отваживается заглянуть в бар. Сопровождаемая восторженными возгласами, Бланш на нетвердых ногах идет к своему столику. На лицах гостей она читает не только радость, но и испуг. Хемингуэй тщетно пытается скрыть беспокойство.
Он отодвигает ее стул с нежностью, непривычной для такого властного мужчины, и покупает Бланш выпивку. А потом рассказывает ей о своих приключениях, о том, как последовал за армией во Францию, как скучал в Лондоне в ожидании вторжения. Бланш слушает и кивает – ее обычная роль. Но она не может не заметить, что Хэм не спрашивает о тех, кого больше нет в «Ритце»: о Фрэнке Мейере и Гриппе, о своем любимом чистильщике обуви Жаке или о Викторе, который так хорошо его брил.
Дитрих – стройная блондинка в брюках, которые так раздражают Клода, – поет свои знаменитые песни, окруженная толпой поклонников. Бланш нюхает свежую розу в вазе; ее поставил туда Клод, милый Клод, который все еще боится выпустить жену из поля зрения. Впервые в жизни он рад, что она проведет весь день в баре. Мартини, скорее всего, не избавит ее от тяжелых воспоминаний, но черт возьми, она может хотя бы попытаться.
Хемингуэй залпом допивает свой мартини. Бланш уже не в первый раз ловит себя на мысли, что его огромные морщинистые руки напоминают бейсбольные перчатки.
– Смотри, Бланш! – Он поглаживает черный кожаный ремень, туго затянутый на выпирающем животе. – Я снял его с нациста. Это мой «пояс фрица».
Бланш дрожит как в лихорадке. Она обхватывает стакан обеими руками, с усилием подносит к губам, а потом опускает на стол, умудрившись не расплескать слишком много мартини. Хемингуэй не обращает на это никакого внимания. Обычное дело в пьяной компании.
– А куда делась твоя подруга? Такая миниатюрная… Кажется, русская, или кто она там?
Бланш пристально смотрит на него. Широкое лицо Хемингуэя с правильными чертами светится здоровьем, довольством, хорошим настроением. Блаженным неведением.
Бланш пожимает плечами – это телодвижение, кажется, специально придумали для таких случаев – и быстро меняет тему. Она расспрашивает Хэма о его неизменно сложной личной жизни.
– О, Марта скоро приедет, но Мэри уже здесь. Я должен убедиться, что Марта остановится в другом отеле. Мы разведемся. Я женюсь на Мэри, – он указывает на молодую женщину с короткими каштановыми волосами, сидящую рядом с Марлен; она одета просто до небрежности и, кажется, смотрит на Дитрих с завистью. Всем известно, что Дитрих и Хемингуэй испытывают друг к другу нежные чувства. Свой первый вечер после возвращения в «Ритц» Марлен провела с Хэмом, предварительно побрив его на глазах у восхищенной публики. Капа заснял это, и фото уже появилось в газетах.
Такие сплетни когда-то заполняли дни Бланш. Просыпаясь по утрам, она мечтала узнать как можно больше о жизни звездных постояльцев. Теперь все это кажется бессмысленным. И несправедливым. Думать о влюбленностях и изменах, играть в эти маленькие игры со смертельной серьезностью могут только те, для кого война стала увлекательным, чудесным приключением. Те, чьи души не выжжены дотла, чьи сердца не переполняют ненависть и чувство вины.
– Мэри тоже репортер. Мы познакомились в Лондоне. Марта чертовски зла на меня, а я чертовски зол на нее. Она должна была высадиться в Нормандии вместе с войсками союзников. – Его лицо на минуту омрачается, но это просто досада маленького мальчика, который не добился своего. – И высадилась, проклятая баба! В первых рядах. А в моих документах была путаница. И в итоге я не успел! Это убивает меня, Бланш, это меня убивает. Такая трагедия!
Она просит принести ей еще мартини, надеясь, что сумеет сдержаться и не выплеснет выпивку в его хвастливую физиономию. Но даже если выплеснет, что с того? Что еще страшного, опасного, да просто заслуживающего внимания может с ней случиться?
Они все такие, эти американцы, эти британцы, те, кто провел войну по ту сторону Ла-Манша. Слишком яркие, слишком громкие, слишком счастливые! И Бланш хотела бы быть такой же – очень хотела бы! Мучительно долгие недели во Френе она думала, она знала, что все вернется на круги своя, как только она попадет в «Ритц». Все будет как раньше. Поэтому теперь она каждое утро тщательно одевается; она даже заказала у Шанель новое платье. Мадемуазель взглянула на Бланш и сказала: «Мне нравится твоя прическа».
Бланш хотела расплатиться с Шанель американской валютой. Однажды под дверью их номера она обнаружила конверт со своим именем. Бланш сразу узнала почерк Фрэнка Мейера; внутри было несколько сотен долларов. И никакой записки. Она думала, что Клод передаст деньги мадам Ритц, но, как ни странно, он этого не сделал.
– А у тебя, я вижу, еще остались волосы, – парировала Бланш. О том, что Шанель хотела выделяться среди других женщин, у которых были любовники-нацисты, и потому не стала коротко стричься, мало кто знал. Но все знали, что она подарила каждому американскому военнослужащему по флакону духов «Шанель №5». («Отвезете домой, подарите своим подружкам!») Американцы были без ума от Коко; они не допустят, чтобы хоть один волос упал с ее коварной головки. Что бы там ни решили гражданские трибуналы.
