– Когда люди попадают во Френ, о них уже ничего нельзя разузнать. И Бланш, и Лили отвезли туда. Наверное, ты уже знаешь, что задумали нацисты? В гестапо есть досье на Бланш. Фон Штюльпнагель тебе этого не говорил?
– Нет. – И никто из офицеров, пришедших ему на смену, тоже. Клод спрашивал всех и каждого, но в ответ получал только пожатие плечами, только отрицание знания. Интересно, знают ли они, что на самом деле происходит в Третьем рейхе? Он рушится на глазах; офицеры бегают, недоверчиво поглядывая друг на друга, телеграммы сотнями летают между Берлином и Парижем. Впрочем, какое это имеет значение, если Бланш все еще не на свободе?
– Признаюсь, я удивлена, – бросает Коко через плечо, наклоняясь, чтобы закрыть чемодан. – Не думала, что Бланш такая…
– Смелая? Порядочная? Честная? – Клод бросается к Шанель, намереваясь встряхнуть ее. – Настоящая патриотка, в отличие от вас?
– Успокойся, Клод. – Шанель озадаченно прищуривает и без того узкие глаза. – Я восхищаюсь твоей женой, если хочешь знать. Наверное, ей было нелегко все эти годы. Еврейка в логове нацистов. Отчасти я понимаю, почему она так поступила… Хоть и считаю ее поведение опрометчивым и глупым.
– Вы знали о Бланш? – Клод недоверчиво смотрит на Фрэнка. – Ты сказал ей?
– Нет, Фрэнк этого не делал, – заявляет Шанель. – Я просто очень проницательна. В отличие от наших немецких друзей.
– Вы… это вы ее сдали? Если это так, клянусь, я…
– Чушь! – Все костлявое тело Шанель выражает возмущение. – Никто ее не сдавал, Клод. В тот день ее узнали почти все. Все видели, что она сделала. И все знали, где она живет.
– Но ведь вы использовали законы Виши в своих интересах? Чтобы получить полный контроль над парфюмерной компанией, устранив еврейских партнеров. Вы не любите евреев, мадемуазель. Это всем известно.
Шанель пожимает плечами.
– Что тут скажешь? Я просто деловая женщина. Но я не веду дела с твоей женой, Клод. Вообще-то она мне нравится. Наши маленькие стычки… Это так забавно!
– Клод, – вмешивается Фрэнк, бросая взгляд на часы. – Ты должен знать еще кое-что. Вчера нацисты пришли за Гриппом.
Клод непонимающе смотрит на него.
– О… – Кажется, сегодня директор «Ритца» исчерпал свой словарный запас. А может, просто не существует слов для обозначения всех этих ужасов. Слова, которые они используют: оккупация, захватчики, арестованные, исчезнувшие, расстрелянные – не могут даже приблизиться к описанию страшной реальности.
– Они пришли за Гриппом, – повторяет Клод. Теперь нацисты узнают, что Бланш – еврейка. Скорее всего, Грипп расскажет о своей роли во всем этом… Клод и сам не понимал, как сильно надеялся на то, что Бланш сможет сохранить свою тайну, до этой минуты, когда последняя искра надежды стала гаснуть, тускнея с каждым ударом его сердца.
– Но он покончил с собой. Этот проклятый маленький турок выпрыгнул из окна прежде, чем они успели его схватить! – Фрэнк восхищенно смеется, а Клод ловит маленького светлячка надежды, который чуть не упорхнул от него, и бережно зажимает в кулаке. Это все, что у него осталось.
– Я должен исчезнуть, пока нацисты не стали меня искать. Потому что у меня нет таких яиц, как у маленького турка. – Фрэнк встает и снимает белоснежный пиджак. На нем всегда ни пятнышка. Клод не представляет, как ему это удается: проводить целые дни за стойкой бара с ликерами, рубиново-красным гренадином, даже желтым абсентом – и не пролить на себя ни капли. И хотя они с Фрэнком никогда не были близки, Клод не хочет, чтобы он уходил. Ему даже не хочется отпускать Шанель. Нет, ей он не друг. Он знает, как она опасна и высокомерна.
Просто в последнее время Клода покинуло слишком много людей.
Даже Мартин; он тоже исчез после высадки союзников. В наступившем хаосе их деловые отношения иссякли. Многие из их контактов уже не занимали прежние посты. И все же Клод хотел бы попрощаться с Мартином перед тем, как тот… уехал? Был арестован? Наверное, Клод никогда не узнает, что случилось, и, возможно, это к лучшему.
Зато теперь он может попрощаться с Фрэнком; они обнимаются, хотя австриец Фрэнк вообще-то не любит сентиментальных французских приветствий и прощаний. Но… война, оккупация, террор, трагедия. Впрочем, это всего лишь слова, которые не могут выразить, передать, описать то, что навсегда меняет людей. И заставляет их совершать поступки, которые раньше казались невозможными.
Затем Фрэнк поворачивается к Шанель, которая стоит, опустив руки, такая хрупкая, настороженная и опасная, и наблюдает за ним.
– Прощай, Коко. Иногда нам было весело вместе, правда?
– Береги себя, Фрэнк, – говорит она, и Клод удивляется, что голос Шанель может звучать так мягко, задумчиво. – Где бы ты ни оказался.
– И ты тоже. Хочу дать тебе совет: избавься от этого нациста как можно скорее.
– Хороший совет, я знаю. Но сердцу не всегда нужны хорошие советы.
Фрэнк хихикает, целует Шанель в щеку и уходит. Клод поворачивается к ней и сдержанно кланяется, вспоминая о своих служебных обязанностях.
– Мы сохраним эти апартаменты нетронутыми до вашего возвращения, мадемуазель.
– Спасибо. Я, конечно, вернусь. Здесь мое дело, я не могу его бросить. Но сейчас мне лучше взять небольшой отпуск. Не беспокойтесь, я все равно буду платить по счетам.
– Я в этом не сомневался. И – спасибо. За то, что рассказали мне о жене. Вы можете что-нибудь для нее сделать? Может, попросить фон Динклаге? Я буду благодарен вам до конца жизни…
Шанель качает головой:
– Спатзи не так влиятелен, Клод. Я уже спрашивала.
Клод не может заставить себя произнести ни слова, поэтому он только кланяется, когда она возобновляет сборы. Но прежде чем уйти, он бросает взгляд в окно. Тело убрали с улицы. Кто это сделал? Скорбящие родственники? Нацисты? Неизвестно… Он даже не видит пятен крови на стене и тротуаре, хотя они должны быть там.
Сейчас ему кажется, что война – это разграбление. Ничего не приобретено, все потеряно. Кроме…
Нет, пожалуй, война все же кое-что дала Клоду Аузелло. Например, умение сочувствовать. Он никогда не считал себя холодным человеком, но раньше слушал голову, а не сердце. За исключением того дня, когда встретил Бланш; тогда он позволил страсти управлять собой. Теперь, когда война укрепила связь между его эмоциями и реакцией на окружающий мир, такое случается чаще. Вот почему его так тронули слова Шанель. Клоду хочется записать их и вставить в рамку.
А еще, отняв у него Бланш, война объяснила Клоду, что брак определяется не тем, что мы надеемся получить, а тем, чем мы готовы пожертвовать. Бланш ради него пожертвовала собой, отказалась от своего прошлого. Чем Клод пожертвовал ради нее?
Ничем. Это изменится, если только она когда-нибудь вернется к нему.
Отрывистым «до свидания» и добавленным шепотом благословением Клод прощается с Коко Шанель. И возвращается в свой кабинет.
