Мужчины входят в номер Шанель – монохромный кремово-коричневый интерьер, сдержанная роскошь стиля ар-деко. У Коко есть несколько хороших картин, но в целом помещение кажется безликим. Впрочем, признает Клод, это без труда компенсирует яркая индивидуальность его хозяйки. Фрэнк захлопывает дверь.
– Фрэнк, это ты? – Шанель выходит из ванной с полотенцами в руках; она кладет их в чемодан, один из множества открытых. Горничная суетится, собирая вещи, но при виде посетителей останавливается и делает реверанс; после того, как Шанель одаривает ее пренебрежительным кивком, девушка уходит.
Клод стоит молча; он понятия не имеет, зачем он здесь, и чувствует себя незваным гостем.
– Вы покидаете нас, мадемуазель?
– Да, на какое-то время. Мне кажется, что атмосфера в Париже становится слишком напряженной.
– Она убегает в Альпы со Спатзи, – перебивает Фрэнк; в ответ Шанель пронзает его недовольным взглядом. – Убегает от союзников и граждан, которые могут проявить меньше благосклонности и терпимости, чем те двое похитителей. Верно, Коко?
– Можно и так сказать, – коротко отзывается она. Потом Шанель подходит к шкафу, открывает его и достает ключ от сейфа. Там хранится несколько шкатулок с драгоценностями, которые она перекладывает в чемодан.
– Но прежде чем она уйдет…
Стаккато выстрелов прерывает Фрэнка; все трое бросаются к окну – глупость, подумает позже Клод, ведь они понятия не имеют, откуда доносятся выстрелы. На улице Камбон, примерно в квартале от «Ритца», три нацистских солдата выстроились лицом к стене; перед ними лежит скрюченное тело. Собравшаяся толпа уже начинает расходиться. Тело не убирают, но со своего наблюдательного пункта Клод не видит, молодое оно или старое, мужское или женское. Он знает только, что одним французским гражданином стало меньше.
Все трое одновременно отворачиваются и не обсуждают произошедшее. Они видят такое не в первый раз, хотя раньше Клод не наблюдал за расстрелами из «Ритца».
Это место больше не может защитить их ни от ужасов войны, ни от ужасов возмездия, которые захлестнут страну после ухода немцев. Кого пощадят? Даже Шанель не может на это рассчитывать.
Клод искренне верит, что помогал Франции в меру своих сил. Он сражался бы за нее насмерть, если бы в тот черный день 1940 года ему не приказали сложить оружие. Потом он нашел другие способы борьбы; он защищал один из ярких образцов французской культуры и вкуса, защищал людей, которые работали с ним.
Но будет ли этого достаточно? Что произойдет, когда французы вновь обретут свободу мыслить и действовать – и в них проснется жажда крови?
– Я тоже ухожу, Клод, – говорит Фрэнк, затягиваясь сигаретой «Голуаз». – Придется. Ситуация накаляется – ты понимаешь это как никто другой.
– Да. – Все в отеле знают об аресте Бланш, но избегают этой темы; они отводят глаза, когда встречают Клода. А он, делая свою работу, отвечая одному из нацистов: «Да, конечно, господин Энрайх, я прослежу, чтобы ужин вам и вашей гостье подали ровно в девять», или «Господин Штейнмец, ваш новый мундир только что доставили от портного. Может, мне занести его в ваш номер?», «Чем я могу помочь, господин такой-то, господин сякой-то?» – думает о том, что они забрали его Бланш. И он ничего не может с этим поделать. Ему остается только продолжать служить им, ублажать их – и молиться, чтобы его усердие не осталось незамеченным.
Становиться на колени и молить Пресвятую Деву, чтобы все это привело к возвращению Бланш.
– Итак, я ухожу, – продолжает Фрэнк. – Так будет лучше для всех.
– Зачем ты мне это говоришь? Почему просто не исчезнешь?
– Клод, ты был добр ко мне, и я подумал, что ты заслуживаешь объяснений.
– Насчет денег?
– Что? – Впервые за время их знакомства Клод застигает Фрэнка врасплох; тот даже роняет сигарету, но поднимает ее прежде, чем на кремовом ковре образуется след. Шанель, все еще роющаяся в ящиках и шкафах, фыркает, но не перестает собирать вещи.
– Деньги, которые ты снимал со счетов. Деньги, которые по праву принадлежат мадам Ритц.
– Кто тебе сказал? Бланш?
– Нет… Что? Бланш? – Хотя, конечно, Клод понимает, что Бланш всегда знала о внутренних механизмах, особенностях и секретах, о настоящей жизни «Ритца» больше, чем он.
– Ну да.
– Она ничего мне не говорила. В этом не было необходимости. Каждое су в этом отеле у меня на счету. Чего я не знаю, так это того, как ты тратишь деньги.
– И я не скажу тебе. Ради твоего же блага.
– Значит, ты не сможешь вернуть долг? – Фрэнк качает головой, вздыхает и откидывается на подушки. – Ладно. Конечно, в другое время мне пришлось бы уволить тебя за это.
– Я ухожу в том числе и поэтому. Чтобы избавить нас обоих от этих неприятностей.
– Хорошо. Иди. И не говори мне, куда направляешься.
– Я подумал, что ты захочешь узнать кое-что о Бланш.
Клод задыхается, обожженный внезапно вспыхнувшим пламенем надежды. Он и раньше спрашивал Фрэнка о ней – он спрашивал всех! Стучал в каждую дверь, загонял в угол горничных, хватал за воротнички коридорных. Но никто ничего не знал. По крайней мере, так они говорили.
– Откуда ты знаешь? Ты ее видел?
Фрэнк смотрит на Шанель, которая хмурится. У нее в руках нижнее белье, которое Клод старается не замечать. Кинув белье в чемодан, она садится, явно смущенная. С губ Клода чуть не срываются извинения за то, что он доставил мадемуазель неудобства.
Шанель скрещивает руки на груди, выставив острые локти. В ней нет ничего мягкого, она – воплощенная резкость, думает Клод. Острый нос и подбородок, тонкие высокие каблуки, когтистые пальцы. Узкие щели глаз, в которых мелькают дьявольские огоньки.
– Бланш увезли во Френ, – наконец произносит она, тоже резко. – Спатзи сказал мне.
С трудом сглотнув – в горле совсем пересохло, – Клод кивает. Он догадывался, что она во Френе. Если бы ее держали в одной из маленьких городских тюрем, он бы уже нашел ее.
Постепенно приходит осознание.
Френ.
Пригород Парижа, примерно в пятнадцати километрах к югу. Это последняя остановка перед трудовыми лагерями; судьба тех, кто попадал во Френ, была предрешена. Клод ни разу не слышал, чтобы кто-то вернулся оттуда. Живым.
– Она все еще там?
– Да. – Шанель затягивается сигаретой, выдыхает дым и смотрит на Клода так, словно он – зверь в зоопарке, поведение которого ставит ее в тупик. Эта женщина не знает, что такое любовь. Никогда не знала, не могла понять.
– Слава Богу и за это, – шепчет он дрожащим голосом. – Она… Как она?
– Понятия не имею, меня это не касается. – Она гасит сигарету в пепельнице и встает.
Фрэнк, который почти поверил, что на этот раз Шанель не разочарует его, хмыкает.
