Вскоре после того, как кровотечение прекращается, в камеру как ни в чем не бывало входит солдат. Она думает, что он пришел отвести ее на новый допрос. Вместо этого он закрывает дверь и начинает с самодовольной ухмылкой расстегивать штаны. Она прижимается к стене, пытается закричать, но ничего не выходит. Она так слаба, что похожа на сухой лист, смятый его грубым прикосновением. Это не длится долго – боль обжигает, но, к счастью, он кончил сразу, как вошел в нее.
Все это время она жмурится, чтобы не видеть его синих глаз и потного лица, не видеть гримас, которые он корчит, насилуя ее. Черт побери, Бланш, не дай им украсть твои слова и душу! Если она не будет смотреть, если в памяти не останется ни одной картинки, возможно, она сумеет забыть, что это вообще было (если, конечно, когда-нибудь выберется отсюда). А если она забудет, то ей не придется рассказывать об этом Клоду.
Который, она знает, не справится с этим. Он не так силен, как она.
Постоянно, почти каждый день – новые допросы. Ее вытаскивают из камеры и ведут к очередному офицеру, который просматривает ту же папку с теми же фотографиями Лили. Иногда нацисты утверждают, что она прятала преступников – «известных семитов» – в отеле «Ритц». Показывают фото людей, которых она никогда не видела. Таких же людей, как она. Или обвиняют ее в убийстве офицера, подрыве моста – все это якобы записано там, в ее досье.
Раз за разом они возвращаются к разговору о Лили.
– Скажите нам. Подтвердите, что Лили Харманьгоф – еврейка. И мы отпустим вас домой.
Иногда нацисты становятся очень любезными: они предлагают Бланш сесть, подают ей чай и печенье без червей – печенье, которое она пожирает, как животное, пристыженная, но слишком голодная, чтобы остановиться. Они смеются и с неподдельным интересом расспрашивают ее о знаменитых друзьях из «Ритца» – особенно их интересует «писатель Хемингуэй». Она понимает, что немцы пытаются сломить ее, напоминая о том, чего ей не хватает, о тех, кого она, возможно, больше никогда не увидит. А еще они напоминают, как просто унизить ее сейчас – достаточно предложить чертову выпечку. Эти допросы на самом деле самые жестокие, потому что они заставляют думать о прошлом, когда Бланш была очарована фон Динклаге, беспокоилась о Фридрихе, пыталась подбодрить Астрид новой шляпкой. Когда ей казалось, что эти существа – люди, с которыми можно смеяться и болтать, делиться хорошим настроением.
За все это время нацисты ни разу не обвинили ее в преступлениях, которые она действительно совершила, ни разу не противопоставили ее лжи подобие правды. И она поняла, что они не очень умны, эти немцы. Но ум не требуется, когда зло на твоей стороне.
– Мы можем приговорить тебя к смерти в любой момент, – часто говорят ей, пытаясь склонить к предательству. – Все, что нам нужно, – это подтверждение. Скажи, эта Лили… Она ведь еврейка, правда? Русская еврейка и шпионка? Еврейская шлюха?
– Я не знаю, я не знаю, – повторяет она. Иногда в душе вспыхивает искра, которая, как ей казалось, погасла навсегда; тогда она гордо вскидывает голову и выплевывает им в лицо слова другого человека, другой Бланш. Она говорит, что еда протухла, а в гостеприимстве им не сравниться с «Ритцем». Она наслаждается своим неповиновением, но оно никогда не длится долго. Здесь это невозможно.
Иногда она мучается, лежа ночью без сна и затыкая уши, – она не единственная женщина, которую насилуют солдаты. Дверь в камеру открывается и закрывается, раздается хрюканье, слышны стоны. Потом наступает тишина, и дверь снова открывается. И правда, для чего нацисты держат здесь ее и других узников, если не для собственного удовольствия? Удовольствия пытать, наказывать, ломать, насиловать. Но как нацисты могут получать удовольствие, если заключенные похожи на скелеты, у них клочьями выпадают волосы (мыши сразу утаскивают их в норку), их желудки уже давно пусты, по ним ползают вши… Бланш не может этого понять.
Лежа на грязной койке, Бланш изводит себя мыслями о «Ритце».
Она вспоминает ванную комнату в их люксе – она больше, чем эта камера, в десять раз больше этой камеры! Ванные в «Ритце», кажется, могут вместить целую армию. Она вспоминает, как Клод рассказывал ей забавную историю: король Эдуард VII застрял в ванне, и поэтому его хороший друг Сезар Ритц сменил все ванны в отеле на более удобные, подходящие для короля.
Она вспоминает, как легко было снять телефонную трубку и получить все что угодно, независимо от времени суток. Вспоминает, что вещи имели значение, доставляли удовольствие. Когда-то она могла несколько дней пританцовывать от радости, купив новое платье. Или новый браслет. Или изящный букет цветов. Когда-то ее жизнь была наполнена только вещами, которые она копила, сохраняла.
Но все это было до того, как она начала спасать людей.
– Может быть, теперь ты будешь часто видеть меня в «Ритце». Я тоже буду там жить, – сказала Лили в тот последний день, и Бланш подумала, что спасла ее тоже. Но Клоду это не понравилось бы… О чем бы ни думала Бланш, ее мысли всегда возвращались к Клоду.
К этому мужчине. К ее мужчине. Который рычал, как лев, в лицо Джали. Который заставил Бланш поверить, что она – приз, за который стоит бороться. Который помог ей так быстро и легко – кого не очарует жизнь в «Ритце»? – забыть прошлое.
Который причинял ей боль. Впрочем, сейчас она даже не помнит, почему так злилась на него. В конце концов, что такое секс? Ничто по сравнению с любовью. А он действительно любит ее. После той последней ночи, проведенной вместе с мужем, она уверена в этом.
Когда он смотрит на нее, на лице Клода иногда мелькает испуганное выражение. Потом он становится строгим, как будто смущен своими чувствами, как будто ничто в его чопорной, правильной жизни не подготовило его к встрече с Бланш.
Точно так же ничто не подготовило ее к встрече с ним. Только теперь, когда война разделила, рассорила, а потом снова соединила их, Бланш по-настоящему узнала мужа. Умного и страстного (его бурный темперамент обычно проявлялся, когда Бланш ждала этого меньше всего). С обостренным чувством долга. Любящего свою страну. Отважного. Ведь все эти годы он успокаивал, ублажал, отвлекал нацистов – и прямо у них под носом делал все, чтобы подорвать их власть.
Не вина Клода, что Бланш так легко оправдывала его худшие ожидания, когда в ее жизни не было смысла и цели. И не вина Бланш, что Клоду было так легко оправдать ее ожидания, притвориться «типичным» французом-шовинистом. Ведь на самом деле они понятия не имели, что делать после такого потрясающего начала. И в итоге стали рисовать друг друга широкими мазками, ориентироваться на типажи; они позволили «Ритцу» соблазнить и отвлечь себя. Они стали забывать, как важно полагаться друг на друга, доверять, любить…
Лежа в своей камере, одинокая и испуганная, Бланш точно знает одно.
Если ей позволят жить, она больше никогда не покинет Клода.
Глава 30
Клод
Июль 1944 года
Мария-Луиза Ритц, трогательно веря, что может облегчить горе Клода, каждый вечер приглашает его к себе в номер. Ей не хочется, чтобы он оставался один. Клод приходит, вежливый до крайности даже сейчас, и они пьют чай. Хотя она предусмотрительно предлагает ему кое-что покрепче.
