Она очень хороша в этом. В спасении. Сбитые летчики, раненые бойцы Сопротивления, одинокие немецкие солдаты, Лили. Клод. Эта проклятая война хоть чему-то научила Бланш…
– Так что, возможно, теперь ты будешь часто видеть меня в «Ритце». Я буду жить там! – Лили усмехается. – Вот Клод удивится! У меня будет свой номер, мы будем приятно проводить время. Ты расскажешь мне, как стать настоящей леди! И у тебя есть друзья, важные друзья. Может быть, они опишут мою жизнь в романе, а? Мне бы этого хотелось. Я бы хотела стать знаменитой.
– Я уверена, что Хемингуэй с удовольствием написал бы о тебе книгу. Он мог бы написать про нас обеих. «По ком звенит шейкер для коктейлей». – Бланш поднимает бокал, Лили чокается с ней, и они заказывают еще шампанского. – Интересно, где он сейчас? Небось состязается в армрестлинге с каким-нибудь фрицем.
У них кружится голова, у этих воинов, замаскированных под элегантно одетых дам. Сколько раз они притворялись пьяными, падали с барных стульев «Ритца», пели в лифте – но никогда им не было так весело, никогда они не смеялись так, как сейчас. Мир выглядит иначе: краски стали ярче; откуда-то доносится музыка, даже когда скрипачи в ресторане перестают играть. Музыка повсюду! Все смеются. Даже немцы и их девочки.
Которые вдруг привлекают внимание Лили.
– Посмотри на них, – шепчет она. – На этих девушек. Это никчемные люди. Совсем стыд потеряли.
– О, забудь о них. – Бланш откусывает кусочек дыни, наслаждаясь ее освежающим вкусом. – Они получат свое, когда придут американцы.
Она произносит это громко – громче, чем собиралась. Немцы за соседним столиком замирают. И Лили тоже.
Но (еще один глоток шампанского – и светлое, многообещающее будущее так близко, что до него можно дотянуться рукой!) Бланш решает, что ей наплевать. Потому что это правда! Остальное не имеет значения. Американцы идут, и скоро этим мерзким, грязным нацистам в мундирах цвета зеленой фасоли, с жирными лицами, противными гортанными голосами, оглушительным смехом, злыми мыслями и отвратительными поступками придется убраться отсюда. Из-за них в Париже пропадали люди. Исчезали навсегда!
– За американцев! – поет Бланш. Она может произнести это вслух, ведь мир так ярок, так ослепительно прекрасен; она давно не чувствовала себя такой бодрой. Ей хочется кричать, танцевать. Она поднимается с кресла, звонко смеясь; через мгновение Лили делает то же самое. Они чокаются бокалами, и Бланш кричит: «За американцев! Которые избавят нас от немецких свиней!»
Она видит потрясенные лица и застывшие улыбки, замечает, что зал окутала гнетущая тишина. Но кого это, черт возьми, волнует? Она великолепна, и Лили тоже! Великолепные женщины, которые совершили героические поступки. Скоро все это закончится; отныне всегда будет светить солнце.
Рядом с ними резко встают немецкие солдаты. Они поднимают бокалы, протягивают руки, чтобы чокнуться с Лили и Бланш, и провозглашают тост: «Хайль Гитлер!»
Бланш вскидывает руку и выплескивает шампанское в лицо одному из солдат.
– Черт бы побрал Гитлера и всех вас! – декламирует она, торжествующе смеясь. И вдруг замолкает.
Когда Бланш осознает, что наделала, у нее перехватывает дыхание; все мысли вылетают из головы. Глядя в гневное лицо солдата, она понимает, что должна молить о прощении. Но не может вымолвить ни слова. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски. Жидкость впиталась в рубашку; пуговицы блестят – с них капает шампанское. Солдат вытирает салфеткой лицо, но не проявляет никаких эмоций. В отличие от его спутников; один из них бросается к женщинам, но человек, которого Бланш так опрометчиво окрестила, останавливает друга.
– Не надо, – говорит он.
– Лили, я… – Лили бросает на нее строгий взгляд, и Бланш мгновенно все понимает. В наступившей гробовой тишине все услышали ее имя – имя спутницы женщины, которая только что выплеснула бокал шампанского в лицо нацисту. Имя Лили наверняка есть в их списках. Может, имя Бланш тоже. Конечно, ее легче узнать, по крайней мере, некоторым посетителям ресторана. Тем, которых Бланш видела в «Ритце».
– Пошли отсюда, – шепчет она, пока метрдотель суетится, раздавая салфетки и наводя порядок. Бланш уверена, что их арестуют еще до того, как они переступят порог, но они должны хотя бы попытаться сбежать.
Они выходят из ресторана, вздрагивая при каждом шаге. Бланш кажется, что каждый ее вздох может стать последним; она удивляется каждому прожитому мгновению. Бланш ведет подругу вниз по улице, прочь от реки. Ведет к «Ритцу», где Лили недавно устроила себе передышку. Они не разговаривают.
Наконец они останавливаются и мгновение смотрят друг другу в глаза. Бланш открывает рот, чтобы что-то сказать – что она сожалеет, а может, и нет, – но прежде чем слова срываются у нее с губ, Лили убегает.
Потом она резко разворачивается, бежит назад и крепко обнимает Бланш, прежде чем исчезнуть в темноте.
Бланш возвращается в «Ритц», всю дорогу испуганно озираясь. Спотыкаясь, она поднимается по лестнице, спешит в свой номер, запирает дверь и неподвижно сидит, ожидая Клода. Свет этого некогда яркого дня – дня надежды, дня ликования – постепенно угасает в знакомой зловещей темноте. Каждый шорох в коридоре заставляет Бланш внутренне сжиматься – это, наверное, идут за ней. Она все ждет и ждет стука в дверь, ареста, который неизбежно должен произойти. Когда Клод наконец-то поворачивает ключ в замке и открывает дверь, она так взвинчена, что кидается к изумленному мужу и с истерическим смехом падает в его объятия.
– О, Клод, Клод, ты не представляешь, что я наделала!
Глава 26
Клод
Июнь 1944 года
– Что? Бланш, объясни, что случилось? – Она очень расстроена. Глаза безумные, макияж потек, превратив лицо в гротескную маску. Клод берет ее за плечи, усаживает и смотрит на часы. Уже поздно, он проголодался.
Что она натворила на этот раз?
Она начинает объяснять – сначала сбивчиво, но постепенно способность говорить связно возвращается к ней, и слова льются из Бланш, как будто она на исповеди. Она рассказывает ему, что делала у «Максима» с Лили. Она рассказывает Клоду все, заканчивая тем, как выплеснула шампанское в лицо немцу.
Бланш выплеснула шампанское. Прямо в лицо немцу.
– Боже мой! – это все, что может выдавить из себя Клод. Он бросается к окну и смотрит на улицу Камбон. Не замечает ничего необычного, но все равно задергивает шторы. Как будто это помешает им взять «Ритц» штурмом, разнести его на куски. Помешает им забрать ее.
Она выглядит такой ранимой, такой измученной. Как во время их медового месяца, когда она совершила очередную глупость – попыталась выброситься из поезда, а потом убежала, и он нашел ее с красными от слез глазами на вокзале. Она кажется такой хрупкой, слишком хрупкой, чтобы совершить то, о чем говорит. Сначала Клоду хочется прижать к себе и успокоить жену, собрать ее по частям.
