Клод игнорирует Лили. Он берет Бланш за руку, собираясь утащить ее из бара.
– Иди ложись. Я не могу допустить, чтобы ты расхаживала в таком виде. Только не здесь.
Немцы, замечает Бланш – мартини еще не подействовал, хотя в голове начинает гудеть, а зрение становится менее острым, – наслаждаются этой маленькой драмой; они понимающе кивают. Как типично, как по-французски! Две пьяные дамы, одна из них – жена директора. Это все, что они видят. Все, что видит Клод.
Лили и Бланш – две пьяные подруги в загуле.
Она целует мужа в щеку (это очень влажный поцелуй, от которого остается след губной помады; Бланш безуспешно пытается стереть его рукавом позаимствованного платья) и говорит: «Прости, Клод, но у меня был жуткий день».
Она пытается улыбнуться, глядя мужу в лицо. Но это слишком сложно; чувствуя головокружение, Бланш закрывает глаза. Она знает, что ей придется мириться с его отвращением; еще очень долго ей придется разочаровывать его снова и снова.
Позволив Клоду верить в то, во что он хочет верить, в то, что он привык думать о ней, она сможет скрыть от него свою деятельность. Если он будет считать жену всего лишь неряшливой пьяницей, вечной головной болью, его будет бессмысленно допрашивать. Его будет не в чем обвинить, если ее поймают. Так она сможет спасти и Лили.
– Идет бычок, качается. Вздыхает на… – бормочет Бланш, прикрыв глаза и наблюдая, как лицо мужа все глубже прорезают знакомые морщинки отвращения. Удовлетворенная, она закрывает глаза и хихикает. – Старина Хло! Опять недоволен.
Бланш слышит, как муж тяжело вздыхает и уходит. Потом она тянется за очередным бокалом мартини.
Глава 22
Клод
Зима 1944 года
Конечно, все дело в ней. В этой Лили.
Этой женщине. Этой стройной, миниатюрной особе. Это она развращает его Бланш, пробуждает в ней худшие инстинкты, поощряет самое безответственное поведение. О да, Клод знает, что Бланш любит выпить! Он знал это со дня их знакомства. Инициированная ею кампания по допуску женщин в бар – что это было, если не желание утолить собственную жажду? Ей доставляло удовольствие бездельничать целыми днями, сплетничать и выпивать с хемингуэями и фицджеральдами. Клод считает, что алкоголь позволяет ей забыться; забыть свою семью, такую далекую; забыть о прошлом, о том, от чего она отказалась, чтобы стать его женой. Но – в конце концов, Клод обычный человек и не может не искать себе оправдания – он никогда не просил ее от чего-то отказываться.
Она сама приняла это решение. И очень охотно.
В обществе Лили Бланш ведет себя особенно разнузданно и легкомысленно; она словно гонится за опасностью. Как будто угроза и так не таится всюду. Даже в «Ритце».
Ганс Эмлигер, его менеджер, как-то между делом говорит Клоду: «Клод, я знаю, что ты… что ты иногда работаешь допоздна. Если тебе нужна какая-то помощь, я буду рад подключиться. И я сохраню твой секрет».
Клод уверяет Ганса (не немца, а, слава богу, голландца!), что тот ошибается; откуда ему знать, друг он или враг? Откуда ему знать, о какой тайне говорит Ганс? В наше время нельзя рисковать, нельзя никому доверять; все люди – враги. До того чудесного дня, когда Франция будет освобождена и тайное станет явным. Все они молятся об этом. Но пока это, увы, кажется невозможным.
Фрэнк Мейер тоже беспокоит Клода. О, Фрэнк ничуть не изменился! Большой, осторожный, себе на уме. Он остается таким с их первой встречи; Фрэнк ведь служит в «Ритце» дольше Клода. Фрэнк наблюдает, постоянно наблюдает, стоя за баром из красного дерева; кажется, он никогда не покидает свой пост. Клод подозревает, что он даже спит за стойкой, этот крупный мужчина из Австрии, у которого, по-видимому, нет семьи, нет жизни за пределами этих стен. В своей белой куртке он непроницаем: безупречные манеры, нейтральное поведение.
Однако.
Клод знает о Фрэнке – как и обо всех в «Ритце» – больше, чем тому кажется. У Фрэнка есть дела на стороне – например, его игорный бизнес. Он знает и об этом маленьком турке, друге Фрэнка, Гриппе – специалисте по подделке документов; многие паспорта, свидетельства о смерти и другие официальные бумаги были изменены или созданы его руками. Но Клод не может понять, участвуют ли Фрэнк и Грипп в Сопротивлении.
И что такое Сопротивление? Это вовсе не определенная группа людей, как считают многие. Нет никаких отличительных знаков, никаких членских взносов. Сопротивление аморфно; проявляется то здесь, то там. Люди, которые никогда не держали в руках оружия, становятся его частью. Оно может быть умным, изощренным, дипломатичным – и в то же время кровожадным, жестоким, взрывая мосты и уничтожая целые бригады нацистов. Клоду иногда кажется, что это скорее настроение, чем организация; если вы делаете что-то, пусть даже незначительное, чтобы заставить «гостей» почувствовать себя нежеланными или подвергнуть опасности их жизни, вы сопротивляетесь.
Фрэнк передает сообщения, в этом Клод уверен. Но от кого – от агентов, двойных агентов, Сопротивления, союзников, немцев, уставших от потерь, которые несла нацистская Германия в России, и организовавших заговор против Гитлера, – ему неизвестно. А еще Фрэнк пересылает деньги – деньги, которые вообще-то должны оседать в «Ритце». И это тревожит Клода. В другое время у него не было бы другого выбора, кроме как обвинить Фрэнка в растрате и уволить.
Однако.
Куда уходят деньги? Неужели Фрэнк помогает перебраться в Америку тем, кто не может себе этого позволить? Или покупает на черном рынке красивую одежду? Кто может знать? Кто осмелится спросить? И Клоду приходится молча наблюдать, позволяя бармену выкачивать из отеля деньги, принадлежащие мадам Ритц. Потому что сегодня единственное жюри присяжных состоит из немцев, и Клод не оставит Фрэнка или кого-то другого из своих служащих на их милость.
После инцидента со светом на кухне – Клод до сих пор не знает, кто его включил, – он сам попал под подозрение, фактически проведя два дня в тюрьме. В это время сним обходились любезно. Допрашивавший Клода офицер не раз бывал у фон Штюльпнагеля на обеде, так что он знал директора «Ритца» очень хорошо и относился к нему с симпатией (ведь Клод всегда заботился о том, чтобы этому человеку подавали его любимое бургундское вино и кнели – закуску, которой офицер был особенно привержен). Допрашивали Клода с добродушным юмором, в непринужденной дружеской атмосфере. Видимо, даже нацистам трудно мучить тех, кто подает им их любимые блюда. Клода осторожно спросили, кого он подозревает в неприятном инциденте на кухне; его также обвинили – опять же осторожно – в том, что он коммунист. Показали список таинственного происхождения, где в категории «подозреваемых в коммунистических убеждениях» значилась фамилия Аузелло. Офицер сказал, что, конечно, он может ошибаться, но не может не спросить.
Этого обвинения, каким бы беззлобным оно ни было, Клод вынести не мог. В недвусмысленных выражениях он объяснил офицеру (предварительно напомнив, как тому нравятся кнели), что думает о коммунистах, о тех, кто проникает в общество и уничтожает его структуры – и все это во имя зла. Клод напомнил офицеру, что он сам прочесал «Ритц» от чердака до подвала, избавляясь от всех служащих, которые сочувствовали такому сброду.
