Клод поднялся по лестнице в свой номер, где Бланш, тяжело дыша, как раз снимала туфли и чулки.
– Проклятая светомаскировка! Я не могла найти дорогу в отель, хоть убей!
И Клод забыл про свет на кухне, впав в ярость от того, что жена бродит по улицам во время воздушного налета. Вскоре они так громко спорили, что заглушали гул бомбардировщиков над головой.
На следующее утро его вызвали в кабинет фон Штюльпнагеля и не очень вежливо допросили, после чего отпустили, предупредив, что инцидент еще не исчерпан. Потому что свет на кухне был сигнальным огнем, указывающим самый короткий путь к докам и хорошо заметным сверху. Союзники, по-видимому, проделали большую работу.
А Клод должен быть осторожен; он не должен позволять своей страсти мешать работе, не должен навлечь беду на «Ритц».
Клод гордился своей деятельностью. Пока не замечал печаль в глазах жены, не чувствовал, что не оправдал ее ожидания, – и ей пришлось смириться с этим. Бланш разочарована в нем и в его работе, она страдает от его неверности. Клод не мог игнорировать отвращение, которое звенело в ее голосе, когда Бланш высмеивала его за то, что он кланялся нацистам и бежал выполнять их приказы. В течение нескольких дней после воздушного налета Клод угождал нацистским гостям с удвоенной силой; дошло до того, что он лично полировал ботинки фон Штюльпнагеля, который выразил неудовольствие работой мальчика-чистильщика обуви.
– Клод, из тебя бы вышел отличный немец, – сказал фон Штюльпнагель, любуясь блеском полированной черной кожи. – Может, ты поедешь со мной в Берлин и будешь там заведовать отелем?
Клод улыбнулся и сказал: «Спасибо. – И добавил: – Это предел моих мечтаний».
Поэтому сегодня вечером, когда звонит телефон, Клоду особенно сильно хочется ответить на звонок. Бланш улыбается загадочной улыбкой, которая часто мелькает на ее лице в последнее время, дает ему пощечину – слабую и отрывистую, своего рода напоминание о лучших временах – и уходит первой. В последнее время она всегда уходит первой. И приходит домой последней, в полубессознательном состоянии, с остекленевшими глазами, в одежде, пропахшей джином и вермутом. А Клод делает то, что должен делать француз, даже в Париже 1943 года.
Он закрывает глаза и видит звезды – звезды от ее пощечины. Желтые звезды на улицах Парижа.
Мгновение – он смотрит на часы, считая секунды, отводя себе ровно шестьдесят – Клод презирает этот мир, эту войну, эту оккупацию, этот позор, эту чуму, этот кошмар. Он не знает, как еще назвать происходящее.
Минута истекла, и он гасит свою ненависть, запирает ее в дальнем уголке сердца и прячет ключ туда, где сможет найти его без особых усилий. Время пришло. Ему пора. Клод брызгает водой на лицо, поправляет галстук.
И уходит в ночь, чтобы встретиться с прекрасной женщиной.
Глава 21
Бланш
Зима 1943 года
Через несколько месяцев после возвращения Лили Бланш доставляют еще один букет фиалок. С предложением о встрече – на той же скамейке на цветочном рынке, но на этот раз с Лоренцо, а не с Лили.
– А где Лили? – спрашивает Бланш, кутаясь в меховое пальто; она все время забывает, какими суровыми бывают парижские зимы.
Лоренцо бросает на нее свирепый взгляд, и Бланш вспоминает главное правило Сопротивления: никаких вопросов.
– Есть одно дело, – говорит Лоренцо. Бланш вертит в руках букет фиалок и внимательно слушает. Это опасно, продолжает он; он не станет ей лгать. Они – те самые, о которых не спрашивают, – захватили микропленку с планом перемещения войск вдоль побережья. Немцы ищут ее повсюду. Пленку нужно передать связному на Северном вокзале; он вывезет ее из страны и доставит союзникам. Передать пленку должна Бланш. Она говорит по-французски, так что может выдать себя за жену связного.
Бланш знает, что может уйти. Женщина, которой она была до оккупации, так бы и поступила. Женщина, которая считала, что обедать с герцогом и герцогиней Виндзорскими – честь и счастье (она даже написала об этом родителям, приложив фотографию); женщина, которая часами сидела на бархатном диване, наблюдая, как богатые и знаменитые входят в парадные двери «Ритца», выставив на всеобщее обозрение свои драгоценности.
Но новая Бланш молча идет за Лоренцо в дальний угол цветочной палатки. Он протягивает ей жестяной контейнер для еды и удостоверение личности на имя Берты Валери. Она несет обед своему мужу, Моулу Валери, который работает на пятом пути, объясняет Лоренцо. Он показывает Бланш фото мужчины – тот выглядит так, как будто его любимую собаку только что застрелили, выражение лица поражает своей угрюмостью. Лоренцо бросает фотографию в банку из-под кофе и поджигает. Он протягивает Бланш простое платье и домашний платок, а потом, кажется, впервые замечает ее шиншилловое пальто.
– Ты выглядишь слишком шикарно, черт бы тебя побрал! – рычит он, наклоняясь над грудой старой одежды и вытаскивая оттуда плащ с оторванным карманом. – Оставь свой дурацкий мех здесь. Я могу продать его, получить немного денег.
Клод подарил ей это пальто на первую годовщину свадьбы; она помнит выражение его лица – такое застенчивое и в то же время гордое. Ведь он мог себе позволить такой подарок, получая солидное жалованье в «Ритце». Она не хочет расставаться с пальто; это все равно что расстаться с еще одним воспоминанием – а их и так слишком мало! – о светлом, трепетном, обнадеживающем прошлом.
– Ты хочешь помочь или нет? Мы сможем купить паспорта, бензин, билеты на поезд. Полезные вещи! И оружие. Я думал, ты готова сражаться, госпожа отеля «Ритц»! – Лоренцо смотрит на нее с неприкрытым отвращением и высокомерием; ей хочется стереть это выражение с его лица.
– Конечно, забирай. Постарайся продать его подороже.
Он даже не поблагодарил ее. Только сказал: «Как только отдашь ему контейнер – уходи. Сразу! Ты уверена, что сможешь это сделать?» – Лоренцо с сомнением смотрит на нее, словно бросая вызов. И Бланш понимает, что для него она – расходный материал, полезный, как и ее пальто. Не более того.
– Мне не помешает немного развлечься, – отвечает Бланш.
– Уверена? – Лоренцо хмурится; он снимает кепку, чешет в затылке и оглядывается, как будто ждет, что кто-то другой выскочит из-за цветочного горшка и займет ее место. – Ты понимаешь, что поставлено на карту? Ты понимаешь, что не должна никому об этом рассказывать, и, если тебя поймают, ты останешься одна? Ты не должна называть имена, не должна ничего говорить. Иначе…
– Иначе что?
– Если нацисты не убьют тебя, то это сделаем мы.
Она вздрагивает, но ничего не говорит.
– Когда закончишь, не возвращайся сюда.
– Куда же мне идти? Моя одежда… – Бланш оглаживает платье из набивного шелка, которое так тщательно выбирала сегодня утром. – Что мне с ней делать?
– Ее я тоже продам. – Он смеется над глупыми женскими заботами и стоит, скрестив руки на груди, ожидая, когда она разденется.
