Как же всё это было глупо… Нелепо. Но мы столько уже пережили вместе за эти дни, что я не испытываю стыда, неловкости или ещё чего-то похожего. Это был просто ещё один урок, мягкое напоминание, что его не провести.
Ну и чёрт с тобой, сопляк, хренналион — ноль в твою пользу.
Опускаю босые ступни на мягкий напольный ковёр и прошу о том, о чём давно думала:
— Сыграешь для меня?
Он снова поворачивает на меня голову, и я едва сдерживаю внутренний порыв подойти и убрать с его лба непослушную челку. Потрогать кончиками пальцев губы…
Уголки этих самых губ вдруг ползут вверх:
— Сыграть? На чувствах?
Да уж, маленький засранец, в этом тебе точно нет равных.
— На рояле. Я слышала, как ты играешь. Ночью.
— Ненавижу рояль, — снова отворачивается к окну и гипнотизирует спутанные заросли неухоженного шиповника. — Отец заставлял меня играть. Через силу.
— У тебя хорошо получается.
Он хмыкает себе под нос и едва заметно качает головой.
— У меня всё всегда хорошо получается. Умный мальчик Кай, возьми с полки леденец.
Без какой-либо бравады или бахвальства, как-то слишком устало для его столь молодых лет.
Неужели Игорь третировал собственного сына? Бил? Что за чертовщина творилась за монолитным забором дворца в элитном подмосковном посёлке…
— А впрочем… пошли, — он тушит окурок о ребро зажигалки и, приоткрыв створку окна, выкидывает на улицу. Затем уверенно шагает к двери, на ходу извлекая ключ из заднего кармана джинсов.
Плетусь следом, оглаживая взглядом его обтянутые футболкой широкие плечи, крепкую шею, затылок.
Разве не должны парни в двадцать лет быть щуплыми и угловатыми?
Мои сокурсники в этом же возрасте практически все как один были тощими и сутулыми, поэтому я всегда предпочитала мужчин постарше, отдавая предпочтение не молодости, а зрелости и опыту. Но Кай… он словно не от мира сего. Откуда в нём столько мужественности и в то же время какой-то трогательной нежности?
Выйдя в коридор, послушно ступаю за ним дальше вниз по лестнице, и вот уже перед глазами просторная гостиная, до сих пор разгромленная. Привет прошлой истерике.
— Осторожно. Здесь осколки, — Кай берёт меня за руку и помогает переступить остатки разбитой напольной вазы, которую я несколькими днями ранее пыталась швырнуть в него, но угодила в стену.
Сейчас собственное поведение кажется нелепым. И как это у него только так получается? Всю эту кашу заварил он, а виноватой себя чувствую я!
— Садись, — он отпускает мою руку и указывает взглядом на старинный диван с протёртыми овальными подлокотниками. Словно послушая наложница безропотно опускаюсь на винного цвета обивку, ощущая, как натруженно поскрипывают под моим весом старые, наверняка проржавевшие пружины.
Этому дому не семьдесят лет, как я думала ранее — больше.
Кай пододвигает ногой табурет и садится перед роялем. Подняв тяжёлую крышку, бегло пробегается подушечками пальцев по клавишам.
Прямая спина, сосредоточенный взгляд, руки, готовые подчинять себе музыку… Почему-то я представляю его маленького, в слезах, исполняющего ненавистную партию Вивальди под гнётом строгого взгляда Игоря.
Только хочу задать вопрос, почему всё-таки рояль, а не скрипка или гитара, как тишину комнаты прорезают первые звуки. Настолько щемящие, что плечи тут же покрываются колючими мурашками.
Как и тогда ночью звуки становятся громче, яростнее, агрессивнее, я словно растворяюсь в этом вихре из нот и октав, взлетаю вместе с ними ввысь и падаю плашмя о землю, чтобы тут же снова воскреснуть.
Никогда я не любила музыку, чтобы вот так — стекловатой по венам, картечью в подкорку…
А может, виной всему не музыка, а безумный музыкант?
Смотрю на его порхающие по клавишам пальцы, идеальную осанку, широко расставленные ноги. Перевожу взгляд на лицо и вижу, что веки его закрыты, а губы сжаты в тонкую линию. Но он не наслаждается игрой, он словно… несёт повинность. Страдает, в муках являя миру идеальную музыку. Наказывает себя, а заодно меня.
Наказывает меня собой.
Поднимаюсь с дивана и словно пьяная бреду наверх, глотая откуда ни возьмись вдруг появившиеся слёзы. День начался не так давно, но уже будто вытянул из меня все соки. Я точно сойду здесь с ума, если не выберусь в ближайшее время.
Но так ли я хочу отсюда выбраться?..
Мысль оглушает своей уродливой истиной. Это оно? То самое? То, чего я больше всего боялась?!
Наступит день, и плен может стать добровольным.
Зная сейчас о Кае если не всё… хотя, конечно, не всё, но многое; зная наверняка, что он не в себе, я продолжаю к нему тянуться. Вопреки всяческой логике. Тянуться как молочный телёнок тянется к вымени матери. На каком-то глубинном уровне.
Может, это и есть начало настоящего безумия?
А может, я сошла с ума уже давно и сейчас помешательство переходит в следующую фазу?
Что меня здесь держит? Почему я даже не попыталась открыть входную дверь? Почему я пошла наверх, а не выбила стулом окно и с криком: "свобода!" не убежала из этого, как я его называю, ада?
Почему я целую его, наслаждаюсь его игрой, вместо того, чтобы желать наказать?
Столько вопросов и ни одного ответа.
Добредаю до кровати и сворачиваюсь клубком. Музыка продолжает разрывать тишину, сочиться из каждой рассохшейся трещины этого старого дома.
А может, она играет в моей голове?..
Засыпая, ловлю себя на мысли, что интуитивно тяну руку в сторону болтающихся на спинке кровати уже никому не нужных браслетов.
Поздравляю, Наташа. Он всё-таки добился, чего хотел — жертва сама пришла в свою клетку.
Часть 30
* * *
Не знаю, сколько я так проспала, но когда открыла глаза, увидела за окном кромешную темноту, а ещё ощутила на себе тяжесть покрывала.
