Грешно, стыдно, мерзко в этом признаться, но я втайне мечтала, что эта тётка когда-нибудь куда-нибудь испарится, и у Миши, наконец, появится полноценный отец. Почему тот, другой его сын носит его фамилию и живёт в роскошном доме, а мой сын нет?! Чем он хуже?! Да, внебрачный, но всё-таки он тоже его ребёнок!
И вот теперь, когда моя мечта запоздало сбылась и Олеси больше нет, я этому совсем не рада…
— Мне очень жаль, Кай, — шепчу совершенно искренне, но, судя по его невесёлой улыбке, он не слишком мне верит.
— Тебе жаль? Серьёзно?
— Да, мне жаль! Если я спала с твоим отцом, это не значит, что я ненавидела твою мать!
Ложь.
Ложь, — вторит его взгляд, и мне стоит невероятных усилий выдерживать его гнёт.
— Я любила Игоря и хотела быть с ним. Разве любить — это грех? Да, он был женат, но любовь не спрашивает…
— Любовь? — перебивает Кай, и лицо его каменеет. — Так любовь или похоть? Или, может, жажда красивой жизни? Мой отец, как ты знаешь, довольно богат, и до встречи с ним ты жила с матерью в обычной хрущёвке. Зато теперь просторная квартира, купленная за деньги моего папаши. Неплохая тачка.
— Попрекаешь меня тем, что я хотела лучшей жизни? Да что ты вообще знаешь об этой жизни, щенок? — шиплю сквозь зубы, закипая. — Что ты знаешь обо мне, кроме того, что видел на тех несчастных кадрах? Да нихрена ты не знаешь, понятно! Ты, поцелованный богом мальчик, с рождения как сыр в масле катался, тебе всё приносили на грёбаном серебряном блюдце: лучшие игрушки, лучшие шмотки, учителя. Даже твои сраные мозги не твоя заслуга, а купленные за деньги отца педагогов! Не тебе учить меня, как правильно жить, и рассказывать о морали.
Перевожу дух, ощущая, как в грудной клетке бешено клокочет сердце. Адреналин гоняет кровь, от прежней слабости нет и следа — я полна ложных сил, подаренных мне оглушающей правдой.
— Ты привёз меня сюда, чтобы рассказать о том, какая я тварь? — вышло почти спокойно, чем я невероятно горжусь.
— Нет, я просто хотел побыть с тобой. Наедине, — так же спокойно отвечает он, чем здорово меня заводит.
— А зачем были нужны наручники? Для чего? Ты мог высказать мне всё да даже прямо там, в торговом центре! Зачем было красть моего сына?! Зачем было везти меня сюда? Ещё и с закрытыми глазами! Что за дешёвый цирк?
— Я не знал, бывала ли ты здесь раньше, но точно знал, что отец никогда не заходит в комнату бабушки, её ты точно не могла видеть. Повязка — просто осторожность. Я не хотел, чтобы ты сразу всё поняла.
— Поэтому ты не хотел, чтобы я спускалась вниз? Думал, что я узнаю этот дом?
— Я не исключал эту вероятность.
— Господи, прекрати разговаривать так, словно проходишь какое-то долбаное собеседование! — кричу, сжимая пальцами виски́. — Ты украл ребёнка! Ты приковал меня к кровати! У тебя, в конце концов, мать недавно умерла! "Я не исключал эту вероятность". Да даже у бесчувственного сухаря эмоций было бы больше! — снова роняю лицо на ладони и остервенело тру воспалённые глаза.
А ведь действительно, его мать умерла не так давно, что он делает здесь? Почему он не оплакивает её в их хоромах на рублёво-успенском шоссе?
Почему он привёз меня сюда именно сейчас? Он ждал, когда не станет матери или…
Поднимаю голову и будто в ледяную стену врезаюсь — таким невозможно холодным кажется его взгляд.
— Как она умерла? Твоя мама.
— Она покончила с собой. Перерезала вены.
Его слова словно неожиданный удар хлыста.
Выдёргиваю из руки катетер и подрываюсь с кровати. Голова немного кружится, я, покачиваясь, кое-как добредаю до окна и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.
В голове лихорадочно крутится мысль, обличить в слова которую очень трудно.
Невозможно.
— Она знала о нас с Мишей?
— Да.
— А видео…
— Нет, его она не смотрела. По крайней мере, мне об этом неизвестно.
Слышу как поскрипывает старое кресло. Он тоже поднялся. Чувствую за спиной едва ощутимое колебание воздуха и исходящие от его тела токи.
Он не трогает меня, просто стоит совсем близко и, несмотря на накалённую обстановку, я ощущаю предательские импульсы. Так происходит всегда, каждый раз, когда он рядом! Его близость похожа на пытку, пострашнее, чем наручники.
Господи, какая поражающая своей жестокостью ирония. Кай сын Игоря. Его плоть и кровь. Миша его брат.
Безумие.
— Мама знала о тебе практически с самого начала, — его голос, тихий, вкрадчивый будто проникает в самую сердцевину гопотоламуса, пробуждая все до единого рецепторы. — Они часто ругались в его кабинете, не особо заморачиваясь, чтобы закрыть за собой дверь. Я тоже уже знал о тебе, видел…
— Умоляю, Кай, пожалуйста… — закрываю глаза и мечтаю, чтобы он отошёл хотя бы на шаг.
— Мама очень любила отца, поэтому в конце концов смирилась, хотя и не простила. Ей приносило невероятные страдания, что у него на стороне есть ребёнок. Наверное, её волновало больше его наличие, а не твоё.
— Почему?
— Потому что она очень хотела ещё детей, бредила этой идеей, но отец был категорически против.
Мои губы трогает едва заметная горькая улыбка. Узнаю Игоря.
— Он и меня не хотел, но увы, я уже родился и обратно было не засунуть.
Кажется, что он тоже невесело усмехнулся, и сквозь толщу накопившихся переживаний я ощущаю, что мне его жаль. Жаль этого невозможно красивого, одарённого и такого одинокого мальчика. Ведь я понятия не имею, какой была его жизнь за двухметровым забором их шикарного особняка. Да я даже не попыталась узнать его лучше, я была зациклена только на себе и на том, что происходит внутри моего микромира.
Я бы могла долго размышлять об этом, но всё стирается, ныряет в небытие, когда он произносит следующее:
— А потом мама узнала, что ждёт ребёнка…
Часть 26
Я резко распахиваю глаза и вглядываюсь в черноту ночи за окном.
