– Посмотри на меня, – говорю я сыну, когда он заканчивает свой сбивчивый рассказ. Точнее, он никак не может остановиться – повторяется, заговаривается. Я никогда не видел его таким напуганным и растерянным.
Илья поднимает глаза. Губы у него сжимаются в одну линию. Наверное, пытается не стучать зубами от нервного потрясения.
– Она ничего мне не сделает, – произношу очень уверенно. Мне сейчас важно его успокоить. Со всем остальным разберусь позже. – Ничего не сможет, понимаешь?
Илья неуверенно кивает.
– Просто верь мне. Я разберусь.
– Не отдавай меня ей! – вдруг вцепляется он в мою руку с такой силой, что мне стоит большого труда не поморщиться. – Я.. ты прости меня, пап. Я виноват. Это я Иву. И первый раз, и второй. Просил, чтобы ушла. А когда ты в больницу попал, выгнал. Обвинил. Это я виноват. Скатерть её порезал. Ты только матери меня не отдавай! Не смогу. Не хочу!
Я прижимаю его к груди. Мой мальчик. Почти взрослый, но ещё ребёнок. Сложный, но мой. Его трясёт. И я пытаюсь передать ему и силу свою, и уверенность.
– Конечно же, я тебя не отдам. И не собирался. Позволил бы уйти, если бы ты захотел. Но ты навсегда мой сын. С Ивой нехорошо поступил. Но для меня важно, что ты понял. А всё остальное – переживём и утрясём.
– Я сам ей скажу, – голос сына теряется в моей футболке – так плотно он прижимается ко мне лицом. – Сам прощения попрошу. Катя скучает. И я. Она добрая. И тебя любит.
Мне бы найти её для начала. Но сейчас важнее успокоить сына и разобраться с бывшей.
– Давай сделаем так. Я позвоню бабушке. Она тебя заберёт. Потерпи уж немного. Завтра я домой вернусь и заберу вас с Катей. И всё у нас наладится. Ты правильно сделал, что рассказал. Я хотя бы знаю теперь, куда двигаться.
Илья не возражает – слишком много сил ушло на то, чтобы рассказать.
– Ты позвонишь? – он настаивает, не просит. Он переживает, и это наконец-то дарит мне покой. Мне бы переживать, рвать и метать, злиться, а я сижу и улыбаюсь, прижимая к себе сына.
– Я буду звонить каждый час, – обещаю твёрдо.
Мать лишних вопросов не задаёт. Смотрит лишь тревожно. Тоже волнуется.
– Ты ему успокоительного накапай. Травок каких-нибудь завари. У него стресс, – говорю я ей, пока Илья ушёл умываться по моей просьбе.
– Может, ты расскажешь? – выпытывает мать.
– Позже. Не сейчас. Илью лучше не трогай. Сейчас важно, чтобы он успокоился и чувствовал нашу поддержку.
– Не нравится мне всё это, – сердито сдвигает брови мама. Я её понимаю, но не хочу, чтобы ещё и она нервничала. Лучше пусть пока побудет в неведенье.
Как только они уезжают, я звоню Жене.
– Приезжай. Есть дело, – говорю, как только он отвечает.
Я никому, кроме брата, не могу довериться. Жене сложно: он и так по макушку загружен моими делами, но сейчас мне нужна его помощь. Как никогда.
– Да ты с ума сошёл, – говорит он, как только я излагаю план. – У тебя еле-еле душа в теле.
– Всё у меня в порядке и с душой, и с телом. А что не в порядке, поправимо. И ты мне поможешь. Тянуть нельзя. Я и так потерял слишком много времени. Мне нужна коляска, твои руки и мозги.
– Охрана тебе нужна, – бурчит он, но по глазам вижу: Женя поможет.
– Пусть будет и охрана, – слишком легко соглашаюсь, и брат подозрительно щурит глаза.
– Ты бы лучше сразу всё мне выложил, чтобы я понимал, как правильно действовать. Илья мог не так всё понять. Подростки склонны к драматизации и часто путают, фантазируют, придумывают то, чего не поняли. Он мог неправильно понять, о чём его мать разговаривала по телефону.
– Ну, да. И умирающая бегает по парку – это тоже бред. Курящая раковая больная. Не кажется ли тебе, что это чересчур буйная фантазия должна быть. А Илья у меня – умный парень. Одно это наводит на подозрения. Клинику ей выбирал не я. Она попросила дать ей право выбора. Говорила, что это место ей советовали. Там персонал отличный и врачи хорошие. Видимо, кто-то рискует лишиться лицензии. У меня есть много вопросов к её лечащему врачу. Я там камня на камне не оставлю, если окажется, что диагноз Лиды – фикция. И я тебе рассказал всё, что знаю. Пока больше добавить нечего. Посмотрим, что она нам расскажет.
– Ладно, – решается Женя, – но охрану мы всё равно возьмём с собой. Я не хочу лишнего риска. И если это она пыталась тебя убить, лучше перестраховаться. Кто его знает, какие тараканы бегают в голове у подобных дамочек.
В инвалидную коляску меня усадили, как короля. Или падишаха. Нет, я ещё не совсем из ума выжил: скакать на костылях не стану. Мне сейчас нужно быть здоровым и сильным. И я сделаю всё, чтобы жить долго и счастливо.
Мы ввалились в палату Лиды без предупреждения. Она неплохо устроилась: возлежала на пышных подушках как царица. Бледность ей шла. И эти глаза умирающей лани очень даже хорошо смотрелись. Только меня этим уже не пронять.
– Андрей? – вопрошает она почти радостно. Улыбка трогательная, слёзы близко – блестят бриллиантово. – Как я тебя ждала!
Да, я представляю.
– А чего ты ждала, когда пыталась меня сбить машиной? – спрашиваю в лоб. – Чтобы я сдох и доставил тебе удовольствие? Неземной оргазм испытала бы?
Я не верю в её хрупкую беспомощность. И с нервишками у неё всегда была беда-беда-несчастье. Лида испугалась. Струхнула. Лицо её выдало с головой.
– Следователь нашёл отпечатки пальцев в угнанной машине. Твои пальчики, Лида, – дожимаю я её напористо. Сзади стоит Женя – мой верный страж и брат. За дверьми палаты – охрана.
– Неправда! – вскидывается она. – Я была… – закусывает губу, чуть не проболтавшись.
– В перчатках? – выгибаю иронично бровь и не свожу с бывшей жены глаз.
Нервно комкают одеяло пальцы. Глаза у неё бегают, как у попавшегося воришки.
– Я была в палате, здесь. Зачем ты меня пугаешь, Андрей?
Сейчас она рыдает по-настоящему. От страха. Потому что я уже не сомневаюсь: это она сидела за рулём автомобиля.
– Следствие разберётся, Лида, где ты была и в чём. Точно так разберутся соответствующие органы с клиникой, которая брала с меня деньги на лечение вполне здоровой тебя.
