Но кто он такой, чтобы приказывать или командовать? Всё, что мог, Самохин сделал. Остаётся последний шаг.
– Что вам оставил Сергей? И давайте уже покончим с этим.
Ива наклоняет голову вперёд. Светлая прядь падает ей на глаза.
– Ключ. Он оставил мне ключ. Но я не уверена, что должна вам его отдавать.
Ива
Он запнулся, повисла пауза, а затем Самохин расхохотался. До слёз. Снял очки, смахивал слезинки кончиками пухлых пальцев, долго тёр стёкла бархатной тряпицей. Лысина у него покраснела. Нотариус качал головой, словно не мог поверить в те слова, что я произнесла.
– Это самый светлый миг за последнее время, Ива – произнёс он с придыханием. Дмитрий Давыдович дышал так, словно пробежал с километр – не меньше. – Да, мы все, наверное, заслужили подозрения. Слишком уж плотные вихри вокруг вас и этих денег.
Он побарабанил пальцами по столу. Затем, спохватившись, надел очки на нос.
– У вас есть ключ, и вы не знаете, что с ним делать.
Он был не прав, попал пальцем в небо. Отец оставил мне сухие инструкции. Но сейчас, наверное, всё равно не стоило очертя голову кидаться за этим призрачным богатством. У меня нет карточек. Хотя, возможно, не проблема открыть новые счета. Я не знаю, сколько там. Полагаю, много. Особенно для меня. И я не знаю, что делать с такой кучей денег, а не с ключом, который всегда ношу с собой.
Самохин прав: мне нужна помощь. Желательно юриста, человека, который понимает в этом толк. Сможет дать дельный совет. Но у меня нет уверенности. Я не доверяю ему – он прав. А потом мне становится стыдно.
Самохин пришёл, чтобы спасти меня от сумасшедшей бабки. Всё время был рядом, по-своему заботился. Рисковал собой, в конце концов. А мне нельзя, нельзя вести себя как жертва. Бесконечно оглядываться, сходить с ума, вглядываться в людей и подспудно искать подвох. Ожидать гадости. Но в последнее время я только то и делаю. И это ужасно.
– Я знаю, что с ним делать, – произношу наконец. – Но не готова к денежному фонтану. Не готова ко всему, что он несёт. И ещё не решила, как его использовать. Поэтому я даже не хочу знать, сколько там. Поэтому, наверное, подожду. Не обижайтесь.
Я встала и направилась к двери. Уже почти на выходе я обернулась.
– Дмитрий Давыдович?
– Да, Ива.
У Самохина добрые глаза. Или мне так кажется, когда я смотрю на нотариуса не близко, а на расстоянии.
– Простите меня, пожалуйста.
– За что? – приподнимает он брови.
– За неверие и хлопоты. За то, что бесконечное количество раз пользовалась вашей добротой.
– Это моя работа, – улыбается он. Но улыбка получается вымученной.
– Если бы дело было только в работе, вы бы подсунули мне дом и устранились. Друг вам был отец или не друг – его больше нет. А я и его наследство – слишком беспокойный груз. Опасный местами, я бы сказала. Она ведь держала вас за горло? Бабка Кудрявцева?
По тому, как нервно дёрнулся его кадык, я поняла, что попала в точку. Однако, он не испугался. Или испугался, но не дал страху победить. И только за это стоило попросить прощения.
– Возвращайтесь, Ива. Звоните. И помните: есть вещи в жизни поважнее тупого долга или профессиональных обязанностей. Жив Сергей или мёртв – не играет роли. Мы дружили. А дружба – это не только приятные моменты. Это умение прийти на помощь, когда друг в тебе нуждается.
Я кивнула и, попрощавшись, вышла. Ступала по коридору и ловила себя на мысли, что хочу оглянуться, словно забыла нечто очень важное. Что-то, ускользнувшее от меня на какой-то миг и потерянное в спешке.
Уже на пороге офиса, когда солнце ослепило меня, в мозгу, вместе с лучами солнца, вспыхнули слова Самохина.
Жив Сергей или мёртв… Вот что царапнуло меня.
Жив или мёртв.
Он сомневается?.. Или знает точно?.. Оговорился или намекал?..
Глава 6
Андрей Любимов
Мне хочется немного больше пространства. Для нас. Но семья – это не только мужчина и женщина в спальне. Это намного больше, особенно, когда есть дети.
– Она уходила, – ябедничает Илья.
Я чутко прислушиваюсь к его голосу. Злорадничает? Нет, скорее, бдит и считает, что я должен знать, коль Ива стала частью нашей семьи. А может, мне хочется так думать. С Ильей многое не понятно: как он относится к тем или иным людям, о чём думает, в каком направлении устремляются его мысли.
– Бросила нас на Светлану Петровну, – а это уже звучит мстительно.
– Ива больше вам не нянька, – больше всего хочется вспылить, наорать, стукнуть кулаком по столу, но я знаю, что не сделаю этого, попытаюсь сдержаться. Странно, но спокойствие даётся мне почти легко. С оговоркой на тревогу и когтистую лапу, что царапает сердце. – А у Светланы Петровны святая обязанность следить за вами.
– Но она уходила, – повторяет сын. – И вряд ли ты знал об этом.
Не знал. Ива не звонила. Не говорила, что хочет выйти. Вряд ли она ходила по магазинам. И то, что ни разу за день у меня не звонил телефон, тоже меня печалит. Сам я тоже не стал звонить. Может, чтобы не контролировать, не задавать дурацких ревнивых вопросов.
Мы разговариваем на улице. Дети гуляют под присмотром няни. Илья сидит на лавочке. Как всегда, с телефоном в руках.
– Где она? – спрашиваю, зная ответ. Все мои вопросы – попытки поддержать диалог. Немного поговорить с сыном, пока он почти нормальный и идёт хоть на такой контакт.
– Дома. Вяжет. Пришла какая-то задумчивая. Растерянная, что ли. Даже с Катькой – «да», «нет». Вся в себе. А потом в комнате заперлась и вяжет.
– Замки навесила? – хмурю брови, не зная, то ли смеяться, то ли тревожиться дальше.
Илья фыркает.
– Ну, какие замки, пап? Просто двери закрыла. Катька к ней бегала. Они там ещё шушукались. Вязали немного вместе. Но Ива странная пришла, поэтому дома осталась, на улицу выходить не захотела.
– Значит, будем выяснять, что не так, – хлопаю себя по коленям и поднимаюсь с лавочки.
