– Kedi
[94]…
Но как так?! Мне хотелось бежать официанту вслед и кричать, что клиенты – это мы, и зарплату ему платят из наших кошельков, но я, конечно же, ничего не сказала – хотя бы потому, что в то время едва ли могла поздороваться по-турецки. Мы сели за обжигаемый солнцем столик: он был единственным незанятым – немудрено, ведь за ним было невозможно сидеть.
Я не переставала следить за наглым котом, который занимал половину скамьи. Вскоре появившаяся парочка ничуть не смутилась этим обстоятельством и, нежно приподняв продолжавшего спать кота, аккуратно переложила к себе на колени. Их не смущали ни его плешивый затылок, ни ободранный хвост. Его с любовью трепали за вихры и подсовывали под нос небольшие кусочки итальянской прошутто и сливочного буррата.
Определенно, с таким странным положением дел стоило разобраться, и я начала повсюду искать ответы на не менее странный вопрос: почему в Стамбуле так любят котов?
Оказалось, что так было всегда: Константинополь быстро усвоил, в чем польза от этих прикормленных хищников, и всячески поощрял их шумные сборища на плоских крышах византийских построек. С приходом султаната ситуация не изменилась: османы, помня наказ Мухаммеда, боготворили четвероногих существ, превратив их в едва ли не священных животных. Турецкий муж моей знакомой Наташи, который, как и все стамбульцы, был без ума от кошек, с упоением рассказывал:
– Однажды Пророку понадобился его халат, на рукаве которого спала кошка. Не желая ее тревожить, он отрезал рукав и вышел в таком виде – без одного рукава.
Я с удивлением посмотрела на рассказчика, но Наташа, закатив глаза, велела мне не развивать тему – и я не стала, хотя вопросов по поводу мурлыкающих созданий, встречавшихся в этом городе буквально на каждом шагу, у меня было по-прежнему превеликое множество.
Я стала с интересом изучать трехъярусную биосистему города: под водой обитало невероятное количество разновидностей рыб, на земле бродили расслабленные кошки и псы, а небо присвоили себе скандальные чайки, заглушавшие своей бранью гудки проплывавших по Босфору пароходов. И только человек аккуратно лавировал меж этими абсолютно самодостаточными царствами, предлагая всем дружбу, мир и приятное соседство.
– Почему вы так любите кошек? – спросила я как-то у рыбака, который потрошил прямо на пристани свежий улов мелкой хамси. Потроха он тут же скармливал прожорливым хвостатым, которые с трудом отбивались от еще более настырных чаек, норовивших отобрать у них продовольственный паек.
– А как же не любить кошек? Если мы их любить не будем, кто же тогда? Они для меня как дети, понимаешь?
Ах, если бы только я могла понять… Но мой кондовый мир чистых рук и страшилок о сорока уколах в живот от бешенства не позволял впустить в него блуждающих по помойкам существ и тем более лезть к ним с поцелуями в самую морду.
Рыбак, словно прочитав мои мысли, подтянул к себе одного котенка с перебитым хвостом и смачно чмокнул его в тощий затылок.
– Без них нет смысла. Они чистые и настоящие. Как бы плохо мне ни было, поглажу такого – и настроение поднимается. Они нашу дурную энергию забирают, а отдают взамен свет.
Звучало как в рекламной брошюре об антидепрессантах, которые мне как-то пытался продать бывалый психотерапевт. Значит, кошки лечат… Интересное мнение – и я побрела на базар за свежей зеленью.
Идти по узким торговым рядам было невероятно сложно из-за несметного количества котов, которые самым бессовестным образом воровали все, что плохо лежало. Все это вызывало бурю восторженных выкриков продавцов. Они наперебой рассказывали друг другу, у кого сколько товара стянули сегодня кошки, и, казалось, были этому безумно рады. Я скептически качала головой, находя для себя одну очевидную пользу от этих животных: именно они, подкупленные кусочком мяса из горячего дюрюма
[95], заводили меня в самые необычные места этого волшебного города.
По дороге мне приходилось то и дело обходить картонные домики и плошки, доверху наполненные кормом и свежей водой. Об этих кормушках заботились муниципалитет и просто сердобольные горожане. А так как сердобольным в отношении кошек здесь можно было назвать каждого, дефицита в пропитании у местных четвероногих никогда не было. Я заглянула в один из домишек, заботливо устланный куском пушистого пледа. Над входным отверстием висел крохотный портрет Ататюрка. Как же это все-таки по-стамбульски…
Вся жизнь в Стамбуле вращается вокруг расслабленных котов. Их с радостью привечают в начале долгого дня, нога в ногу с ними пересекают широкие проспекты, с ними вместе едят и, конечно, укладываются спать – стоит им завести свою протяжную песню, лично мне напоминающую этюды моей давнишней соседки, учившейся игре на скрипке.
В Стамбуле нет чистых и грязных котов: все они одинаково любимы, а главное, им открыты любые двери: будь то атмосферная кафешка, подъезд многоэтажного дома и даже частная квартира. Такое поразительное сосуществование человека и дикой природы привело меня к неожиданному выводу.
Возможно, в этой маниакальной любви к кошкам прячется еще один элемент стамбульского кейфа?
Я не могла не спросить об этом у соседки Эмель. Она лишь громко рассмеялась.
– Ну конечно, кошки – это часть нашего мира. Мы просто обожаем чесать их мягкие шейки. – И она чуть не взвизгнула от удовольствия.
– Получается, чтобы полностью овладеть техникой кейфа, мне нужно также зацеловывать уличных котов?
– Зацеловывать необязательно, а вот сторониться их, как ты делаешь, когда мы пьем кофе, не стоит. На тебя странно смотрят, – добавила она после короткого раздумья.
Так вот почему официанты едва не тыкали в меня пальцами, а после и вовсе принесли холодный кофе… А ведь я всего лишь пыталась отвадить от столика навязчивую кошку, которая терлась о меня пушистым хвостом и не давала работать.
– Если к тебе приблизилась кошка и, что еще лучше, – трется у твоих ног, значит, на тебя сошла божья благодать, – пояснила Эмель.
– А если я боюсь кошек, как быть?
– Бояться кошек невозможно, – резко ответила она. – Они бедные, и мы должны их жалеть…
Хорошо бы, чтобы все были такими бедными… То, что наблюдала я, являло образ стамбульской кошки в совершенно ином виде. Пушистые всеобщие любимцы и любимицы целыми днями купались в лености, принимая солнечные ванны, к полудню переходили в тень ветвистых платанов, ближе к вечеру ублажали утробы из многочисленных мисок, расставленных буквально на каждом квадратном метре, а ночью начинали кутить на широких крышах прямо у моего окна.
* * *
В Стамбуле я привыкла засыпать под крики вечно спешащих мотоциклистов, вздохи поваров, вышедших покурить после утомительного дня из близлежащих кафешек, и звон вечернего колокола на старинном соборе, который, словно заботливый сосед, исправно оповещал о времени отхода ко сну. Все эти звуки казались мне частью магической симфонии, написанной величайшим композитором. Порой, во время священного месяца Рамазан, я просыпалась от монотонного набата барабанщиков, что обходили все кварталы города, извещая спящих жителей о приближающемся времени сухура – предрассветной трапезы постящихся.
