Гуляя с Амкой по парку Мачка в Нишанташи, мы часто встречаем скопища мохнатых вислоухих гигантов. Они блюдут свою территорию и жестоко наказывают любого пса, который вздумает нарушить границы. Когда я интересуюсь у местных жителей, не смущает ли их такое количество диких собак на улицах, как правило, на меня начинают смотреть так, будто я попрала некие высокие идеалы, и я тут же замолкаю, пытаясь найти очарование в огромных устрашающих существах. Иногда они подолгу плетутся за мной, пока я не сверну в переулок с кошками. Да, в Стамбуле собаки боятся кошек. А кошки не боятся никого. Мой ребенок, наблюдая такое неравное распределение сил, на вопрос о том, какое животное самое смелое, называет непременно кошку – и никакие комментарии по этому поводу не принимаются.
Наконец я свернула на Бююк Шекерджи, и тут же оказалась в забытом мире былого великолепия.
Полуразвалившиеся дома, фасады которых выдавали в них дорогие особняки минувших столетий, безмолвно приветствовали меня плавным покачиванием оконных створок.
Краска на стенах давно облупилась, и теперь сквозь редкие островки травы пожухлого цвета бесстыдно проглядывала кирпичная нагота. Ровная кладка, сложенная когда-то рукой старательного усты
[83], никак не поддавалась напору тяжелых чердачных балок и, как и сто лет назад, достойно держала форму. Мне стало жаль центральное окно на убогом фасаде: как будто в надетом резном деревянном кокошнике, оно выглядело слишком нарядным, словно не к месту разодетая барышня. Что может быть более неловким? Цветущая фиалка в треснувшей керамике на разбитом подоконнике нелепо оживляла убогий экстерьер.
Впереди зазвенел колокольчик, и из утопленной в землю двери показался человек. Он был среднего роста, а нездоровый цвет лица выдавал в нем истинного антиквара.
– Hoş geldiniz
[84], – и мужчина приветливым жестом указал мне на вход. – Аукцион скоро начнется.
Не знаю, почему он решил, что меня может заинтересовать какой-то аукцион. Возможно, я слишком долго рассматривала погибающий особняк, что выдавало приезжего человека, – а какой приезжий не пожелает попасть на настоящие торги в старейшей из антикварных лавок Стамбула?
В этом скопище раритетов, больше напоминавшем подземную пещеру Али-Бабы, которым в детстве пугала любимая бабушка Лейла, было нестерпимо пыльно, что объясняло бледность его хозяина Ибрагима. Он то и дело покашливал в кулак и периодически высовывал нос на улицу, чтобы продышаться.
Затаив дыхание, я продвигалась вглубь небольшого помещения. Будто оказавшись в машине времени, я моментально перенеслась в далекий мир, так нежно отпечатанный на старых фотокарточках, что стопками были разложены на старинном столе, пахнущем сыростью и плесенью.
Пожухлые, с оторванными уголками фотографии, как состарившиеся лица, были вдоль и поперек пронизаны глубокими трещинками.
– Их можно отреставрировать, – отозвался из дальнего угла Ибрагим. – Мой сын все сделает.
Обновлять эти фото мне показалось кощунством, и я отрицательно замотала головой. С пожелтевших листков на меня смотрели красивые женщины с тонкими талиями и кружевными зонтами. Упитанные счастливые дети, одетые как куклы, таращили свои круглые глазки на ту, для которой они были давно отжившими свой век людьми. Благородные семьи чинно восседали в тенистых садах: некоторые на западный манер расположились на траве, подражая идее Мане, только, в отличие от замысла французского импрессиониста, напряженно смотрели в камеру фантастического аппарата «Goerz» и щурились от солнца. С десяток пресс-камер самой причудливой формы стояли здесь же, покрытые толстым слоем пыли. Для меня, изучавшей историю фотографии на журфаке, это было настоящим чудом – увидеть «Kodak» конца XIX века, обтянутый чем-то наподобие крокодиловой кожи.
– Они работают?
– А у вас есть чем их заправить?
Я поняла всю глупость своего вопроса и молча прошла к высокому серванту, будто подпиравшему широкой крышей низкий потолок помещения.
Чайные пары, вручную разукрашенные воздушными цветами, кажется, еще не остыли от горячего чая и все еще таили на костяном фарфоре тепло прикосновений тонких женских пальцев. Вот блюдо с золотой каймой и отбитым краем: возможно, пострадало оно во время ссоры между ревнивым супругом и невинной женой. Помятая колода карт со втертыми очками на тузах… Сколько состояний помогла она промотать короткими ночами?..
Мне хотелось дотронуться до каждой вещи в этом невероятном месте, которое, очевидно, было более настоящим, нежели холодные музейные залы, в которых любая мелочь запрятана под толстым витринным стеклом.
Потихоньку подтягивались люди: среди них были те, кто когда-то владел всем этим богатством, и теперь, абсолютно безденежные, они приходили, чтобы засвидетельствовать почтение своим бывшим шелковым абажурам, обнаженным мраморным Венерам и коллекциям карманных часов; было несколько случайных туристов, говоривших то ли на китайском, то ли на корейском… Три перекупщика – я сразу выделила их среди остальных: они отличались резкими движениями и профессиональным ястребиным взглядом. Это своеобразный навык, сноровка или просто опыт – моментально выуживать из кучи рухляди стоящую вещь, забирать ее практически даром, а после продавать на гигантском антикварном рынке Стамбула, что на пересечении улиц Gökkuşağı и Düzoğlu. Каждое воскресенье с утра и до позднего вечера он звенит медными ступками и серебряными украшениями времен империи, призывая прохожих прикоснуться к истории и, может быть, даже унести ее кусочек домой в сервант за стекло.
Я села на последнем ряду, составленном из шатающихся венских стульев, и принялась следить за аукционистом, которым был все тот же бледный Ибрагим – правда, по случаю торгов он нацепил батистовый шарф-крават, вытянутый из замшелых сундуков тех времен, когда французские денди диктовали в этих землях модные законы. Нужно отметить, что в этом образе Ибрагим выглядел нелепо.
Рядом со мной сидела миниатюрная старушка. Она сурьмила себе брови и, кажется, румянила щеки и оттого казалась почти что мертвецки безобразной. Амка назвала бы ее Бабой-ягой, я же, кроме всего прочего, отметила тонкие щиколотки, покрытые паутинкой морщин, и длинные пальцы с перламутровыми лепестками ногтей.
Определенно, она была аристократкой или балериной – только эти две категории женщин обладают такой безупречной осанкой.
