И с людьми, которые остались в Англии, у меня
происходит то же самое. Во время прогулок по каналу я часто ловлю себя на том,
что заглядываю во встречные гондолы, точно думаю увидеть там своих старых
знакомых. Я бы не помнила себя от радости, если бы это случилось, и даже не
слишком удивилась бы в первую минуту. Когда я очень размечтаюсь, мне всюду
мерещатся дорогие лица, и, кажется, вот-вот я в самом деле увижу их на
каком-нибудь мосту или набережной.
Упомяну еще об одном обстоятельстве, которое,
верно, покажется Вам странным. Так всякому показалось бы, кроме меня; а порой
даже и мне так кажется. Дело в том, что мне иногда вдруг делается совсем
по-старому жаль — Вы знаете, кого. Как он ни переменился и как я ни счастлива и
ни благодарна судьбе за эту перемену, а все-таки порой сердце у меня сжимается
от мучительной жалости к нему, и эта жалость так сильна, что мне хочется обнять
его, шепнуть ему на ухо, как я люблю его, и немножко поплакать у него на груди.
Мне бы тогда сразу стало легче, и я снова гордилась бы и радовалась. Но я знаю,
что так нельзя: он сам будет недоволен, Фанни рассердится, а миссис Дженерал
придет в недоумение; и я сдерживаюсь. Но не могу пересилить в себе чувства, что
я отдалилась от него и отдаляюсь все больше, а он, несмотря на всех своих
лакеев и камердинеров, одинок и нуждается во мне.
Дорогой мистер Кленнэм, я и так написала о
себе слишком много, но должна написать еще несколько строк, иначе выйдет, что я
не сказала того, что для меня самое важное. Среди всех глупых мыслей, в которых
я не постеснялась открыться Вам, зная, что никто лучше Вас меня не поймет и
никто не отнесется ко мне снисходительнее Вас, — среди всех этих мыслей есть
одна, которая никогда меня не покидает: это мысль, или, вернее, надежда, что и
Вы когда-нибудь, на досуге, вспоминаете обо мне. Сознаюсь Вам, у меня есть одно
опасение на этот счет; оно не дает мне покоя с тех пор, как мы уехали, и мне бы
очень хотелось его рассеять. Я очень боюсь, что Вы теперь относитесь ко мне
по-другому — не так, как прежде. Не надо, пожалуйста, не надо — Вы даже не
представляете, как мне это было бы тяжело. Я просто не могу перенести мысли,
что, может быть, стала для Вас более чужой, более далекой, чем в те дни, когда
Вы были так добры ко мне. Прошу Вас, умоляю, никогда не думайте обо мне как о
дочери богатого отца, никогда не рисуйте себе меня в лучшем платье, среди
лучшей обстановки, чем когда Вы меня увидели первый раз. Пусть я навсегда
останусь для Вас бедно одетой маленькой девочкой, к которой Вы отнеслись с
таким ласковым участием, чье худое платьишко оберегали от дождя, чьи промокшие
ноги согревали у своего камина. И если уж случится Вам вспомнить обо мне,
знайте, что я все та же, глубоко преданная и за все благодарная Вам
Крошка Доррит.
P.S. Главное, помните, что Вам нет нужды
тревожиться о миссис Гоуэн. Она вполне здорова и вполне счастлива — это ее
подлинные слова. И чудо как хороша!»
Глава 5
Где-то что-то неладно
На второй или третий месяц пребывания
семейства в Венеции мистер Доррит почувствовал необходимость побеседовать с
миссис Дженерал о некоторых предметах и заранее наметил для этого день и час,
что было нелегко, так как общение с графами и маркизами почти не оставляло
мистеру Дорриту досуга.
Когда предусмотренное время наступило, мистер
Тинклер, камердинер, был послан в апартаменты миссис Дженерал (по занимаемому
пространству равные доброй трети тюрьмы Маршалси) передать, что мистер Доррит
ей кланяется и желал бы иметь честь переговорить с нею. Дело было утром, а
утренний кофе каждый пил в своей комнате, задолго до того, как вся семья
собиралась для завтрака в пустынной зале, где вместо былого великолепия давно
уже царили сырость и тоска; поэтому посланный застал миссис Дженерал у себя.
Под ногами у нее лежал квадратный коврик, казавшийся совсем крошечным по
сравнению с размерами выложенного мрамором пола, — можно было подумать, что она
постлала его, собираясь примерить новые туфли, или что ей достался в наследство
ковер-самолет, купленный за сорок кошельков золота царевичем из «Тысяча и одной
ночи», и она только что прилетела на нем в этот дворец, где он явно не к месту.
Миссис Дженерал отставила пустую чашку и
выразила готовность тотчас же проследовать в апартаменты мистера Доррита, дабы
избавить его от труда подниматься к ней, как это было им галантно предложено.
Получив такой ответ, посланный распахнул двери перед миссис Дженерал и в
качестве почетного эскорта повел ее на аудиенцию. Нужно было пройти немало
таинственных лестниц и коридоров, чтобы попасть из апартаментов миссис Дженерал
— всегда темноватых, так как они выходили в узкий переулок, оканчивавшийся
низко, нависшим над водой черным мостом, а напротив высились глухие мрачные
стены, испещренные множеством потеков и пятен, как будто там из каждого
отверстия и из каждой щели веками текли в Адриатику ржавые слезы, — в
апартаменты мистера Доррита, где было столько окон, что с избытком хватило бы
на целый дом в Англии, а из них открывался чудесный вид на стройные фасады
церквей, поднимавших в синее небо свои купола прямо из воды, в которой дрожали
их отражения, и было слышно, как плещется канал внизу, у входа, где средь
целого леса причальных свай сонно покачивались на воде готовые к услугам
гондолы.
Мистер Доррит, в роскошном халате и ермолке
(из куколки, так долго ждавшей своего часу среди пансионеров Маршалси, вывелась
редкостная бабочка), поднялся навстречу миссис Дженерал. — Кресло для миссис
Дженерал! Не стул, а кресло, сэр! Что вы делаете, о чем вы думаете, как вы
исполняете свои обязанности? Ступайте!
— Миссис Дженерал, — сказал мистер Доррит. — Я
побеспокоил вас…
— Ни в малой степени, — возразила миссис
Дженерал. — Вы могли свободно располагать мною. Я уже выпила кофе.
— Я побеспокоил вас, — повторил мистер Доррит
с великолепной невозмутимостью человека, который знает, что говорит, — для
того, чтобы побеседовать с вами о моей — кхм — моей младшей дочери, которая
внушает мне, некоторую тревогу. Вы без сомнения заметили, сударыня, что у моих
дочерей весьма различные характеры.
Миссис Дженерал скрестила обтянутые перчатками
руки (она всегда была в перчатках, которые всегда сидели без единой морщинки
или складочки) и изрекла:
— Да, весьма различные.
— Не угодно ли вам поделиться со мной вашими
соображениями по этому поводу? — сказал мистер Доррит с почтительностью,
которая не мешала ему сохранять величавое достоинство.
— У Фанни, — сказала миссис Дженерал, — есть
воля и настойчивость. У Эми ни того, ни другого нет.
