* * *
Передо мной стоят двое. Не могу понять, здесь слишком темно или слишком светло, но их лиц мне не видно, только тела. Только очертания. Они оба большие. Один коренастый, другой худой. Я хочу крикнуть «Кто вы?!», но как будто разучилась говорить. Надо сосредоточиться. Сосредоточитьсясосредоточитьсясосредоточиться. Но держать глаза открытыми тяжело, почти невыносимо, почему? Потому что тебя накачали наркотой. Неизвестно откуда взявшееся осознание этого ползает по моим венам, как сладкий тягучий сироп. Кап. Кап.
Фигуры сидят напротив. Думаю, даже улыбаются. Мне. Как мило. Может, они милые люди. Похоже, они чего-то ждут. Так терпеливо. Интересно, чего они ждут. И тут мне становится страшно. О нет. Происходит нечто Страшное, подсказывает рассудок. Мне, наверное, лучше уйти. Пока-пока, с вами было весело. Я хочу поднять руку и помахать им, мол, пока-пока, странные человечки, было приятно познакомиться, и все такое, но черт, я не могу поднять руку, да что там, я вообще не могу пошевелиться. Потому что я тоже сижу. Более того, я привязана к стулу. Я связана. Свя-свя-связана. И хоть я безумно напугана, это слово мне нравится. Оно напоминает неторопливый красный воздушный шарик, скользящий по голубому небу. Я наблюдаю за тем, как он мечтательно плавает среди облаков, и понимаю, что уже видела его раньше. И тут голубую небесную лазурь оглашает визг. Да это же мой визг, я кричу. Глубоко внутри, но ору, как умалишенная: БЕГИ, МАТЬ ТВОЮ!
– Что-что, Саманта? Прости, но я не понял, – говорит одна из фигур.
Та, которая коренастая. Волосы торчат у нее из головы пучками, точно ее побил лишай. Но голос – мягкий и располагающий. Доверься мне.
Кто ты, хочу спросить я, но губы меня не слушаются. И наружу вырывается лишь нечленораздельное мычание.
– Саманта, боюсь это неприемлемо. Тебе нужно говорить яснее, – это уже говорит тощий, у которого, теперь я это вижу, волосы черно-белые, прямо как у злобной тетки из мультика или сказки, как же ее там звали?
Она ведьма. Я знаю этот голос. Оба голоса. Но откуда я могу их знать, где я их раньше слышала?
– Пора начинать консультацию, Саманта. Нам нужно много чего обсудить.
– Да, очень много, Саманта.
Консультацию! Обсудить! Меня накрывает волна облегчения. Алан и Урсула! Мне хочется разреветься от облегчения.
Я пытаюсь протянуть к ним руки и обнять их, но мои руки по-прежнему связаны. Когда они видят эти попытки, они наклоняются ко мне, я так понимаю, развязать, чтобы мы смогли как следует обняться. Но нет. Они просто наклоняются, чтобы я смогла увидеть их лица в тусклом красном свете. Их изуродованные черты. Мертвую, обвисшую кожу. Отвисшие, съехавшие на сторону губы. И длинные, подрагивающие серые уши, торчащие из их голов.
Я пытаюсь заорать, но не получается. С моих помертвевших губ не срывается ни звука.
Они с любопытством смотрят на меня глазами какого-то неправильного цвета. И тут я узнаю черные, полные звериной ненависти глаза Герцогини. Здравствуй, Саманта.
– Ты готова к дискуссии или нет, Саманта? Мы можем начать? – шлепает висячими губами «Лев».
Его руки прячутся в уже хорошо знакомых мне черных перчатках, потому что руки, Зайка, – это очень сложно, знаешь ли. А раздутое, неказистое тело – в складках синего костюма, скрывающего все уродства и промашки, допущенные в процессе создания. Потому что тело – это тоже сложно. Но он выглядит так, будто его слепили минут за пять.
Меня тошнит беззвучным криком. Прокричаться по-настоящему не получается, мне вкатили лошадиную дозу уже так хорошо знакомых мне заячьих таблеток.
– Саманта, ты, наверное, и сама уже не можешь дождаться, когда же мы начнем, – это говорит «Фоско», кутаясь в зловеще шуршащие шарфы.
Ее глаза напоминают две фиолетовые дырки, в которых мне мерещится анимешный взгляд Кэролайн, которая смотрит на меня так, словно хотела бы поскорее вонзить в меня зубы, но, увы, я еще не пропеклась как следует. Она держит в руках маленький топорик, так легко, словно это букет курящегося шалфея. При помощи которого можно очистить помещение.
– Нет? Ничего не скажешь? Что ж, тогда начну я, хоть это и ТВОЯ встреча. Ты готова?
Я вижу, как она открывает черный блокнот, на обложке которого значится «История Одной Грустной Девушки», автор Саманта Маккей. А чуть ниже картинка – рисунок мрачной девочки из палочек и черточек со скрещенными руками на груди.
– Я внимательно изучила твою работу, Саманта. И должна сказать, Саманта, что я очень разочарована.
– Я тоже. Очень разочарован. Очень, – поддакивает «Лев». – В смысле сначала она меня вроде как «заинтриговала», – он изображает в воздухе кавычки пальцами в перчатках.
– Ой, да мы все были «заинтригованы», если честно. Наверное, даже очарованы. Нас поразила ее жесткость и некая… темная харизма.
– Да, все верно, – соглашается «Лев». – Но что теперь? – он пожимает кривыми плечами. – Все, что я думаю о ней, – это «фу», – он смотрит на «Фоско», и та кивает с важным видом.
А потом они оба поворачивают ко мне свои чудовищные головы. На серых лицах написано задумчивое, изучающее выражение.
– Саманта, твоя работа не хочет открываться нам. Она… скрытная, – выплевывает она.
– Как будто нарочно недоговаривает что-то, – говорит «Лев». – Не открывается, даже когда это нужно, вся в себе, даже чересчур. Подает большие надежды, а на деле…
– А ведь поначалу мы думали, что это шедевр. Разве кто-то готов поспорить?
– Точно не я.
И они оба жадно, голодно смотрят на меня. Я вспоминаю глаза Роба Валенсии, устремленные на мой цветочный корсаж. Как будто больше всего он хотел сожрать его, а не надеть на мою руку. Вспоминаю, как из его рта выпала жеваная орхидея.
Вот и они сейчас пялятся на меня так, словно все мое лицо – это орхидея.
Подвигаются чуть ближе. Облизываются.
– Саманта, вынуждена признать, меня очень тревожит главная героиня, – говорит «Фоско».
– Очень тревожит. Очень, – поддакивает «Лев».
– Хотя ее едва ли можно назвать героиней, не так ли? В смысле, какая из нее героиня, верно, Саманта? – обрубки ее кроличьих ушей вздрагивают, как антенны. – Она же абсолютно бесхребетная, Саманта, ты не находишь? – она склоняет набок свою уродливую седую башку.
Я пытаюсь протестовать и внезапно ощущаю у себя во рту что-то мягкое. То же, что связывает мои руки. Это кляп. Он с самого начала был у меня во рту?
– Она все время просто плывет по течению, верно, Саманта?
Я неразборчиво булькаю и мычу в кляп – такое чувство, что он становится все больше и больше. Мне даже кажется, что это не просто кусок ткани, а что-то живое. Оно шевелится у меня во рту, сжимает мои запястья. Я чувствую разливающуюся вокруг вонь гниющего тела, вперемешку с приторным запахом сдобы, которому все равно не удается перебить гниль.
