Вечность или больше. Но вслух я говорю – да минутку, наверное, или вроде того.
– Ну и дура. Я же тебе ключ дала лет сто назад!
Часть третья
28
Такое чувство, будто я никуда и не уходила. Будто я все это время лежала здесь, на ее темных шелковых подушках, разглядывая гобелен с птицами, вьющимися среди виноградных лоз, и попивала глинтвейн из фляжки с гравировкой «Выпей меня» – дань зимней традиции. Мои ноги тонут в искусственном меху ее ковра, точно в мягкой шелковистой траве. Ее гостиная пахнет тысячью старых веточек ладана, и где-нибудь в уголке всегда курится свежая. Аромат ее озоновых духов витает в комнате, и я неосознанно следую за его незримой нитью. Граммофон потрескивает пластинкой со старой музыкой – какие-то французские мотивы из шестидесятых. Звучат они как та самая музыка, в которую вы влюбились однажды и после никак не могли найти. Всюду матово светят лампы в форме женских фигур. Их больше, чем когда-либо. Их всегда было так много? Красные бархатные шторы на окне раздвинуты. В окно льется лунный свет – в моей старой квартире он никогда не был таким чистым и прекрасным.
Потому что луна ненавидит ту мерзкую квартирку.
Мы лежим у камина. Не помню, чтобы он раньше здесь был. Он большой, выше нас обеих, затянутый рождественской гирляндой. Прекрасный красный рот, с треском жующий дрова, облизывающий их длинными языками пламени. Нет, серьезно, здесь и раньше был камин?
Ш-ш. Лучше придвинься поближе. Ты как ледышка, черт бы тебя побрал.
Она сжимает мои ладони своими, в черных сетчатых митенках, словно только что вернулась с готического выпускного 1985 года. Ее пушистые светлые волосы подсвечены пламенем и напоминают живых змей.
– Я думала, ты бросила меня, – бормочу я.
– Я тоже думала, что ты меня бросила.
– Я? Но ведь это ты собиралась…
– Вообще-то я думала, что тебя убили.
– Убили?
– Не тебя саму, так твою душу. Зверски разорвали на куски эти маленькие сектантки. Я даже свечку за тебя поставила, – она кивает на подоконник.
Я вижу там длинную голубую свечку, кровоточащую горячим воском, а потом снова вглядываюсь в ее лицо, покрытое вуалью. Она предельно серьезна. И ненавидит меня.
– Да как я, блин, могу тебя ненавидеть? – она поглаживает мою щеку тыльной стороной ладони, а затем нажимает указательным пальцем на нос.
Ее митенки покрыты золотистыми блестками. Я вспоминаю его. То, как он улыбался мне в полумертвом свете автобуса. Золотистый блеск на подушечках его пальцев. Как я шла за ним. Как он подошел к крыльцу ее дома, а затем исчез. Я пытаюсь расспросить о нем Аву, но она прерывает меня:
– Ш-ш-ш. Просто спи.
И когда она произносит это, я чувствую, как мои руки и ноги наполняет приятная тяжесть. Как же сложно их поднять. Мои веки тяжелеют и наконец сладко смыкаются.
* * *
Ава говорит, что я проспала тысячу лет. Спящая красавица в своем шиповнике и рядом со мной не валялась. Но спала я неспокойно, у меня вздрагивали ресницы, а губы были безмолвно приоткрыты, застыв в податливом ожидании мягкого поцелуя принца-спасителя. Но вместо сказочного пробуждения я подскакивала, вся потная, в липкой одежде, с волосами, запутанными в болезненной короне из заячьих косичек, с опухшим и больным горлом – как я узнала потом, оно опухло и болело из-за того, что ночью я много кричала. Первым делом я вижу белое окно. Снежные хлопья вьются снаружи, как рыбки в прозрачной воде. В изножье моей постели сидит девушка в красном шелковом халате с драконами. В одной руке она сжимает стакан кофе, похожий на вазу, в другой – сигарету, пепел с которой стряхивает в лоно хрустальной пепельницы в форме русалки. Вид у нее встревоженный.
– Как спалось? – спрашивает она.
– Нормально… наверное.
– Ты много кричала.
– Правда?
– Соседи, наверное, подумали, что я тут пытаю кого-то бензопилой. Или что у меня тут лучший секс в моей жизни, – она усмехается. А затем снова мрачнеет. Она встревожена, серьезно встревожена. – Что, черт подери, эти курицы с тобой сделали? Хотя пофиг. Забудь. Не будем сейчас об этом. Я рада, что ты снова дома.
– Дома, – шепотом повторяю я, и это слово ласково перекатывается во рту, прямо как сладкие китайские булочки, которые мы позже будем есть за ее шатким столом, запивая зеленым чаем. Я снова буду сидеть на этом стуле, за этим столом, и мы будем курить, стряхивая пепел в общую, полную крошек тарелку, где до этого лежали булочки. – Да, я тоже.
* * *
Словно по щелчку мы возвращаемся к прежней жизни, такой, какой она была прежде. Эта зима так похожа на прошлое лето. Перед нами раскидывается полотно бесконечных дней, недель и месяцев. Она рисует свои прекрасные апокалиптические картины. Я пишу – наконец-то. Не знаю, что во мне произошло, но…
– Просто не думай об этом, Хмурая.
Мы сидим друг напротив друга, за кухонным столом, перед открытыми черными блокнотами. Курим одну сигарету на двоих, пьем из одной чашки горячий зеленый чай. Рядом гудит печь, в которую мы вместо веток бросаем все, что можно запечь – сладкий картофель, авокадо, бананы, – чтобы немного прогреть ледяную кухню. Когда становится совсем холодно, открываем дверцу духовки.
– А разве это не опасно? Мы можем отравиться.
– Вполне возможно.
По вечерам мы вместе готовим ужин или напиваемся бог весть чем из ее фляжки Алисы, шатаясь по кухне так пьяно, словно это и не кухня вовсе, а палуба корабля. Для меня загадка, как она умудряется покупать продукты и алкоголь, если в последнее время нигде не работает, но она говорит, что у нее есть источники. После ужина мы танцуем на ее коврике озерного цвета. Раскачиваемся под воспоминания о музыке танго, которую слышали на уроках танцев. Мы выучили так много танцевальных па.
Ты помнишь какие-нибудь?
Не очень.
И я.
Но мы исполняем те, которые помним, пока у нас не путаются ноги и мы не падаем. Ее сетчатые ладони обнимают мое лицо, и я не могу отвернуться, мне приходится смотреть в ее разноцветные глаза.
Она спрашивает: Ты уверена, что не умерла? Ты уверена? Уверена? Уверена?
Я киваю. Да. Я не мертва. Но, честно говоря, я не уверена до конца. Сегодня был такой прекрасный день. Возможно, так и выглядит рай. Ночь уносит нас в водоворот из музыки и огней. Эта ночь – кроличья нора, в которую мы прыгаем рука об руку. Теплая влажная земля, в которую так приятно зарываться пальцами. Страница из романа мировой классики, который я прижимала к груди, когда мне было шестнадцать. Эта ночь…
Но она не слушает. Она опять говорит, что ей кажется, будто они украли мою душу. И разорвали ее на куски своими маленькими заячьими лапами. Отравили мне сердце травяными духами. Так туго заплели волосы, что черепушка того и гляди лопнет от напряжения. Она думала, что мой труп валяется где-то в переулке, в куче блесток, с лицом, разукрашенным в мордочку котенка. С руками и ногами, обклеенными золотыми звездочками. Что они пришили к моей прогнившей голове кроличьи ушки или диадему, или и то и другое вместе. Стерли все воспоминания резиночкой в форме кексика. Не только о ней, Аве, но и обо мне самой, обо всем, что она во мне любила.
