Кэролайн зевает в кулачок. Виктория – открыто и широко. Кира смотрит на часы, обводит всех взглядом, а затем снова бросает его на часы. Элеанор пристально смотрит на меня.
– Простите, – бормочу я. – Никогда этого прежде не делала.
– Не волнуйся, солнышко. Такое бывает. Хотя со мной не бывало.
– И со мной тоже.
– И со мной. Но я всегда боюсь, что на этот раз не получится.
Просто отпусти себя, получи удовольствие, отправь интуицию и воображение в полет, советуют они.
– Вскрой все свои раны, выпусти на волю всю свою злость и грязь.
– Вспомни, какими сложными и мрачными подробностями ты обычно наполняешь свои истории… Думай о них!
– Ну хватит, она уже поняла. Давай уже скорее. Я уже до чертиков возбуждена.
Они улыбаются мне. Так мило и по-доброму. Нам уже не терпится взглянуть, Саманта. Мы не можем дождаться, когда наконец увидим, на что ты способна. Это все равно что фотограф подносит к глазам камеру и велит тебе улыбаться, а у тебя вдруг деревенеют губы. И ты не то, что улыбнуться, даже шевельнуть ими не можешь.
Не знаю, сколько времени проходит. Ничего не меняется. Я снова говорю им – извините. А они непробиваемо улыбаются мне. Но что они думают на самом деле? Они разочарованы? Им уже надоело? Или они получают от этого удовольствие?
– Может, ты слишком много думаешь, Саманта?
– Может, нужно просто отбросить все лишнее.
– Может, все-таки включить тебе что-нибудь для вдохновения?
– А может, тебе стоит просто подумать о мужике, которого ты хотела бы трахнуть, – предлагает Виктория. – Как тебе?
Перед моим внутренним взором проходит нестройный парад актеров и певцов. Я пытаюсь копнуть глубже. Думаю о тех песнях, которые слушала дома, лежа в своей постели, и которые превращали мои дешевые простыни в облако. Думаю о раскатах теплой весенней грозы, сотрясающих ночь. О каплях, барабанящих по сочной и сладкой зелени. О длинной тени, которую отбрасывал на мой шкафчик Роб Валенсия, проходя мимо по школьному коридору, весь окутанный смехом и дымом. О пальцах Льва. Смотрю, как он заваривает ими чай, попутно рассказывая мне о чем-то, не помню о чем. Он говорил, а я смотрела в окно у него за спиной, откуда открывался вид на закатное небо, багровое, червонное по краям. Он видит эту красоту каждый день. Вспоминаю о том, как кружилась в танце с безликим Диего. Аромат напившегося дождем шалфея наполняет мой нос. Перед глазами возникает голова, склоненная набок, и струны сухожилий, натянутые под тонкой кожей. Поджарые, обвитые татуировками руки пожирателя огня, выступление которого я однажды видела в Эдинбурге. То, как он посмотрел мне прямо в глаза перед тем, как засунуть себе в рот охваченный пламенем факел. Одноглазого волка, от которого не могла отвести взгляд, увидев однажды в зоопарке, когда была еще подростком. Если бы он сбежал, это было бы и ужасно, и прекрасно одновременно. А потом думаю об олене, которого только что видела у дома. Его глаза, похожие на сгустки дыма. Он, должно быть, уже ушел далеко в лес…
– Саманта?
Я открываю глаза. Кролик по-прежнему сидит на месте. Воплощая мои самые худшие опасения – я не такая, как все они. Я не умею делать этого и, похоже, никогда не научусь.
– Мне кажется, мы должны ей помочь, – предлагает Кэролайн.
Но смотрит она при этом не на меня, а на Элеанор. Та в ответ лишь медленно качает головой. О нет-нет. Это ее провал.
И тут до меня доходит, что жест небывалой доброты и доверия, за который я приняла предложение провести Мастерскую, на самом деле был испытанием. Или и того хуже, просто способом меня извести. Показать мне, что это они тут одаренные, а я на самом деле бездарь. Да, Саманта, ты бездарна. Уж извини. Вся эта магия исходит исключительно от нас. Мы унаследовали ее так же, как особняки у моря, старинные фортепиано и идеальный, тонкий вкус.
– Я не думаю, что у меня получится. Извините, – говорю я и поднимаю взгляд.
Ну что, они довольны? Или, наоборот, сердятся? Или им просто жаль меня? Трудно сказать. У них на лицах вздрагивают слабые улыбки, вырываются легкие вздохи разочарования.
– Тебе нужно чуть больше верить в себя, Зайка.
Судя по ее тону, это как-то связано с тем, что они обсуждали перед моим приходом своим тесным надушенным кругом. Прямо вижу, как облачко стервозного шепота поднимается над ними, точно ядовитая эльфийская пыль.
Саманта такая неуверенная в себе! Меня это раздражает.
Она не верит в себя! Ничего себе!
Хочется прямо встряхнуть ее. Но в хорошем смысле.
Или пощечину залепить.
Ну или пинка дать. Но так, чтобы она поняла, что я ее люблю, и она просто чудо.
– Тебе нужно сконцентрироваться.
– И очистить голову.
– Подумай о том, чего желаешь, Саманта, – внезапно говорит Герцогиня, как бы подводя под всем черту. – Думай только о том, чего хочешь.
Чего хочу я или чего вы хотите, чтобы я хотела? Не все так просто.
– Все и правда вот так просто, Зайка.
Я смотрю, смотрю и смотрю в красные, похожие на бусинки глаза кролика. Он сидит, сжавшись в надутый комочек, всем своим видом посылая меня к черту.
Ты и понятия не имеешь, что нужно делать, не так ли? Увы и ах, Саманта, очень жаль. Грустно, наверное, быть тобой – такой растерянной и сбитой с толку. Как печально, люди спрашивают тебя: «Чего ты хочешь?» – а ты и понятия не имеешь, что ответить, ничего не приходит на ум, даже кулачки сжимаются от злости и отчаянных попыток хоть что-то наскрести.
Я поднимаю взгляд. Они смотрят на меня своими эльфийскими глазами. Это издевка. Иного объяснения я не вижу. И все же я чувствую, как их глаза рыщут по моей душе, пытаясь отыскать в ее темных уголках следы надуманных ими же ран и желаний. Всего того, что вынуждало их сторониться меня весь прошлый год. Того, что теперь так притягивает их ко мне. Горошинку, лежащую под двадцатью пуховыми перинами, не дающую им спать по ночам. Что-то Глубинное, Со Дна, где я и обитаю, по их убеждению. А может, я и сама каким-то образом на это намекнула. Ну же, Зайка, просто выпусти все это на волю. Покажи нам. Ну или и дальше делай из себя дурочку, а мы просто будет на это смотреть.
– Давай, Саманта.
Я закрываю глаза и представляю себе Аву, бредущую под снегом в потертых туфлях. Как мы танцуем у нее на крыше. С кем мы танцевали? Ни с кем. Просто друг с другом. Больше рядом никого не было. Я вспоминаю свои одинокие ночи. И вдруг понимаю, что, какая бы боль и какие бы истинные желания не таились под моей рыхлой и бесхребетной потребностью угождать, это не то, чем я хочу поделиться с ними.
Кролик смотрит на меня. Прядает ушами. А затем неожиданно поднимает голову. Взглядывает прямо на меня своими красными кроличьими глазами и уходит из круга.
