– Да. То есть нет.
– Это все наркотики, да?
– Что?
– Сначала ты шарилась по автовокзалу, потом по железнодорожному, потом тот странный дом, потом опять автовокзал, теперь ты выбежала из машины посреди улицы и побежала за кем-то. Это был дилер? Да и, честно говоря, выглядишь ты… Ну типа как будто ты под чем-то. Я не осуждаю, просто…
– Дело не в наркотиках, Иона, честно. Я просто… потеряла кое-что.
– Вот черт. А что именно?
Он так искренне переживает. И видно, что из добрых побуждений. Но я не могу ему рассказать. Мне не хватит духу, я не смогу подобрать слова.
– Книгу, – говорю я.
– О, сочувствую, Саманта. Она типа любимая? Та, которую всюду носишь с собой, и все такое?
– Да.
– Так, может, съездим в книжный магазин? Может, мы найдем ее там?
– Ее там не будет.
– Ты уверена? Книжные здесь ничего, в городе же полно студентов. Можем объехать все, если хочешь. Только меня туда не пускай, а не то…
– А не то ты сорвешься и скупишь там все.
Он улыбается. Так по-доброму и открыто, что мне хочется плакать.
– Иона, прости, правда, я заставила тебя ездить со мной повсюду, еще и под дождем…
– Саманта, да я же все понимаю. Книги – они как старые друзья. Когда я торчал тут летом, всюду таскал с собой четыре или пять штук.
– Ты провел здесь все лето?
– Ага. Ну в смысле я уезжал на неделю навестить своего дядю в Ванкувере, но вообще да. Мне кажется, у меня тогда даже колпак немного полетел. Я кошку спер.
– Спер кошку? – невольно смеюсь я.
Он улыбается, не отрывая взгляда от дороги. Я подмечаю, что его волосы, подстриженные «под горшок», порядком отросли и непослушно вьются на концах.
– Ну типа на день. Ну ладно, на три дня. Точнее, на неделю. Но я ее вернул. Меня совесть замучила. Хозяева оказались классными чуваками, добрыми, даже денег хотели мне дать, и все такое. Но я сказал им – оставьте себе.
– А почему ты не вернулся на Аляску?
– Потому что я бы тогда в запой ушел. О, гляди, снег пошел.
Я выглядываю в окно. Да, действительно, снег. Снежинки мечутся в воздухе, точно маленькие рыбки. Мы как раз проезжаем канал, и весь мост и даже фонари украшены мигающими рождественскими гирляндами.
Сейчас лучше не высовываться, говорил папин голос, заглушаемый потрескиваниями и шипением трубки, всякий раз, когда я поднимала тему праздников, разговаривая с ним по телефону. Но я правда, очень-очень хочу с тобой увидеться, приходилось повторять мне, все громче и громче, потому что он не слышал.
Да, я знаю. Мы оба понимали, что он не сможет приехать, о чем отец уже много раз говорил мне – мягко и осторожно. Что он прятался от кого-то – инвесторов, кредиторов, может, даже бандитов, и еще бог знает, кого. Всего он мне никогда не рассказывал. Я знала лишь то, что он заключил договор с какими-то людьми, которые собирали деньги на строительство курорта, а затем исчезли со всей суммой и оставили крайним моего отца. Инвесторы хотели вернуть деньги. Отец говорил, что некоторые из них были людьми, у которых ни в коем случае нельзя одалживать деньги. И пока все не уляжется, ему лучше не высовываться.
Может, тогда я приеду к тебе?
Он молчал. А шипение усиливалось.
Лучше, если и ты пока высовываться не будешь. Это временно.
Я просто хочу знать, что ты в порядке.
Я в порядке.
Но я слышала, как предательски подрагивал его голос, когда он произносил эти слова. Слышала его тяжелое дыхание. Я представляла, какое у него в этот момент серое и осунувшееся лицо, как одной рукой он сжимает телефон, а в другой держит свою извечную сигарету. Как где-то на заднем плане лают дворовые собаки. И кричат петухи.
У тебя есть подружка, у которой ты можешь пожить?
Я смотрела в окно, провожая взглядом людей, среди которых не было Авы.
– Я тоже проторчала здесь все лето, – сказала я Ионе.
– Правда? Жалко, я не знал. Ты не ездила к своей семье?
Это слово всегда для меня как удар под дых. Я вспоминаю кованые железные ворота, высокую живую изгородь и дом с теплыми окнами. И себя – как я стояла у этих ворот и откровенно, хоть и застенчиво разглядывала двор. Делала вид, что у меня есть куда и к кому пойти.
– Мой отец уехал из страны по делам, – говорю я.
И сразу же жалею, что сказала именно это. Он еще не задал следующий вопрос, но я уже ежусь и внутренне сжимаюсь в комок.
– А мама?
Вот и она, я вижу ее так отчетливо, словно она стоит рядом. С тлеющей сигаретой в руках. Волосы уложены в роскошную и в то же время несколько агрессивную прическу. Она зовет меня из гостиной. Хочет, чтобы я провела время с ней, вместо того чтобы писать или играть в очередную выдуманную игру. Земля вызывает Саманту! Пожалуйста, спустись со своих облаков в реальный мир.
– Она умерла.
– Вот черт. Прости.
– Все в порядке.
Нет, все совсем не в порядке.
– Это было давно.
– Как она умерла?
Я сбегаю в магазин, скоро вернусь.
Она бросила это легко и непринужденно и закрыла за собой дверь. Я услышала знакомое вступление песни Грейс Слик
[52], когда мама завела мотор. Небо в тот день было таким голубым. Я и не думала, что случится что-то плохое. Я думала, она скоро вернется.
– Авария.
– Господи. А сколько тебе было?
– Тринадцать.
– Мой отец умер, когда мне было семнадцать. Рак легких. Мы знали, что этим закончится. И все равно было тяжело.
– Соболезную, Иона.
– По мне это здорово ударило. Мне кажется, это тогда я начал слетать с катушек. Подсел на дурь и все такое. В смысле, я и раньше баловался, но тогда совсем потерял голову. Типа… потерял связь с реальным миром, понимаешь? – он грустно улыбается. – Слушай, не хочешь зайти ко мне? Я сделаю чай, послушаем пластинки. Может, у меня найдется точно такая же книга, как та, которую ты посеяла. Кстати, что за книга-то, ты так и не сказала.
– Книга?
Я думаю про Аву. Она где-то там, в городе, быть может, прямо сейчас стоит под этим же самым снегом.
– Я не могу. Мне нужно идти. И наверное, прямо сейчас.
