– Кому? – фальшивое замешательство у нее на лице сменяется не менее фальшивым пониманием: – А, ты имеешь в виду твою подругу. Она ведь твоя подруга, не так ли? Ева? Или Ада?
– Ава, – говорю я, и меня тут же пронзает такое чувство, будто я сказала ей то, что не нужно было.
– Да, Ава, верно. У нее такой стиль. Как по мне – мрачновато и чересчур экстравагантно, но весьма самобытно. Я бы даже сказала идеальное сочетание. Именно так, как я себе и представляла, – меня начинает мутить от выражения показной печали на ее лице. – Как так вышло, что ты до сих пор ни разу о ней не упоминала, Саманта? – спрашивает она, нацепив на себя маску обеспокоенного психотерапевта, и наклоняется ко мне так близко, что я слышу запах эфирных масел, которые она добавляет в свои ванны.
– Что ты ей сказала? – упрямо спрашиваю я, удивляясь свой настойчивости.
Уголки ее рта врезаются глубже в жесткой улыбке, глаза превращаются в две черные дырки.
Ты такая, та-ака-ая красивая, в слезах признавалась ей я недавно вечером. Хотя в тот момент она вовсе не казалась мне красивой, скорее внушала ужас своими серебристыми волосами и черными глазами.
– Мы разговаривали, а потом она просто развернулась и ушла.
– Просто развернулась и ушла? И все?
– Я спросила, какие питомцы были у нее в детстве. Просто чтобы поддержать разговор. Не представляю, почему это вдруг вывело ее из себя, – она беспомощно пожимает плечами. Ох, Саманта, видимо мне не дано постичь все эти странные повадки, свойственные тебе и твоему дикому племени. – Но мне показалось, что она куда-то спешит. Наверное, она опаздывала на встречу с кем-то другим? Я не стала расспрашивать.
В поисках Авы я обыскиваю всю стоянку, но ее нигде нет. Тучи набухли над обветшалыми домами. Их обветшалые владельцы стоят на остановке, ждут, когда за ними приедет не менее обветшалый автобус. Это место пронизано отчаянием, Хмурая. Да что там, оно само воплощение гребаного отчаяния.
Я оборачиваюсь к Элеанор. Она стоит на тротуаре и наблюдает за мной с выражением снисходительного сочувствия, и… чего еще? Жалости? Или любопытства? Не могу понять, вот только у меня от этого внезапно бегут мурашки по коже.
– О, смотри, а это не твой друг Иона вон там?
– Что? Где?
– Да вон. Эй, Иона! Привет! Иди сюда! Иона! – она машет рукой.
Я пытаюсь проследить за ее взглядом и вижу сгорбленную фигуру Ионы. Он стоит, прислонившись к машине, и курит, держа в руке раскрытую книгу.
– Иона! Иона! – зовет она.
Мне хочется заставить ее умолкнуть. Но тут Иона поднимает голову, прищуривается и видит машущую ему Элеанор. Удивленно оглядывается. Ведь не может же она махать именно ему? Но тем не менее машет. Он улыбается и неуверенно машет в ответ.
– Эй, Иона, подойди к нам! – кричит Элеанор.
Он засовывает книгу в карман и, шаркая, подходит к нам. Улыбается Элеанор, а на меня смотрит с выражением, которое можно описать исключительно как «нескрываемая радость».
– Привет, Саманта. Привет, Элли.
– Иона, – говорит она и хлопает в ладоши с таким восторгом, будто к нам приближается не он один, а целый парад. – Мы так рады тебя видеть!
Он смотрит на нее с удивлением. Правда? Серьезно?
– Да, Саманта как раз говорила о тебе.
– Говорила обо мне? Круто, – он смотрит на меня и расплывается в улыбке, но я не могу найти в себе силы улыбнуться в ответ.
– Я тоже как раз думал о тебе. Я видел тебя сегодня, попытался поздороваться, но ты меня, кажется, не видела. Вроде как занята была.
– Ну да.
– Мы давненько не виделись. Я думал ты пишешь, и все такое.
– О, Саманта действительно глубоко погружена в Работу, – вставляет Элеанор.
– Правда?
Я молчу.
– Клево. Я тоже, – говорит Иона. – Так вы приехали сюда поработать? – спрашивает он, кивая на закусочную. – Я тоже иногда прихожу сюда поработать. Там все такие приветливые. Долорес всегда угощает меня кофе. О, а еще там есть акула.
– Акула? – переспрашивает Элеанор.
– Ну да, там в аквариуме плавает здоровенная рыбина, похожая на акулу.
– Ничего себе! Рыба, похожая на акулу. Как интересно, прямо не верится. А тебе, Саманта?
Я смотрю на Элеанор. Она смотрит на меня, растянув губы в улыбке, но на ее лице расстилается ненависть, чистая и ледяная, как глаза Беовульфа IV. Такая же явная, как радость Ионы. Теперь я вижу ее так же ясно, как видела прежде. Иона сияет улыбкой и, конечно же, ничего не замечает. Он видит просто двух улыбающихся друг другу девушек. Какие они милые.
– Ну так что, Саманта. Как продвигается Мастерская?
– Да нормально продвигается, Иона! – срываюсь я, но тут же виновато добавляю: – В смысле, работы очень много. Я уже просто зашиваюсь, и нервы просто ни к черту.
Я чувствую, как Элеанор отступает в сторону.
– Фигово, Саманта, сочувствую.
– Да. Слушай, мне правда нужно…
– Это из-за кроликов?
– Что?
– В начале семестра, осенью, ты разговаривала с кроликами. Помнишь, на лужайке? Они тебя вроде здорово испугали.
– На лужайке, – повторяю я, наблюдая за тем, как зайки выходят из закусочной и садятся во внедорожник Элеанор.
На заднем сиденье гавкает и радостно машет хвостом один из ее золотистых ретриверов. Будь осторожен, малыш, пока им не пришло в голову превратить тебя в Райана Гослинга. Я пытаюсь махнуть Элеанор, чтобы она подождала меня, но она только улыбается и подмигивает, мол, я бросаю тебя не потому, что я гребаная стерва, а потому, что не хочу мешать тебе болтать с этим уродцем.
– Ты только не думай, я не подслушивал, – говорит Иона.
– Что не подслушивал?
– О чем ты разговаривала с кроликами. А что, серьезный был разговор?
– Ага. В смысле нет. Не знаю, Иона.
Снова начинается дождь. Точнее, ливень.
Ава. Она должна быть где-то неподалеку.
– Прости, но мне пора идти.
– Подожди, Саманта. Дождь же сильный. Может, тебя подвезти?
18
Мы сидим в машине, которую он сам называет Китом. Иона плетется на скорости примерно пять миль в час, курит и блаженно улыбается, глядя на дорогу. Из колонок доносится какой-то странный джаз – какая-то смесь из скрипов и звуков горна.
– Надеюсь, тебе музыка не мешает?
– Нет.
На самом деле мне хочется достать диск и выбросить в окно, но перед этим еще и сжечь.
– Я обожаю джаз, – говорит он.
