– Да заткнись ты уже наконец, Хмурая!
Начинается дождь. Сильный. Видимо непогода по пятам следует за такими, как она. Вид у нее шлюховатый и мрачный, вот и небо, глядя на нее, мрачнеет, набухает тучами, залетевшими от всей этой мрачности, и поливает нас обеих грязным дождем.
– Жаль, я не нашла тебя раньше, – говорит она. – Еще той ночью, когда ты бросила меня безо всякой причины и убежала, я шла за тобой, но потеряла. Ждала тебя у твоего дома, но ты так и не пришла.
У нашего дома? А разве у нас есть дом? В сознании возникает смутный образ, сопровождаемый вонью нечистот и чем-то вареным.
– Хмурая, посмотри на меня.
Почему она все время называет нас так? Неважно, мы все равно не хотим на нее смотреть. Потому что она странно выглядит. Потому что мы мокнем до костей под дождем, который она притащила с собой и который прямо сейчас смывает с нас увлажняющий крем с лимоном, ванилью и какао. Травяные духи стекают по телу, рукам и лицу, смешиваясь со слезами и с ручейками дождевой воды, в которой тонут королевские котята. На эту девушку почему-то очень тяжело смотреть, прямо дух перехватывает. Но не в хорошем смысле, когда мы видим стайку милых утят. В другом. В легкие словно вонзилась зазубренная иголка, и вытащить ее уже не получится никогда.
– Хмурая, – мягко говорит она, – ну посмотри же на меня.
Она уже не шипит как змея. Ее голос знаком, он звучит прямо как капли дождя, барабанящие по крыше нашего старого дома. Как шум волн у мотеля на побережье, куда мы ездили с мамой. Как ветер, шепчущий в листве дерева, растущего под окнами нашей спальни, который врывается в окно и остужает наши разгоряченные ноги и мечты.
– Посмотри на меня, – говорит она.
Ну почему, почему она так хочет, чтобы мы на нее посмотрели? Это страшно, все равно что посмотреть на паука, ползающего по нашей идеально белой ванной с позолоченными ножками. Хотя нет, она не наша. Это ванная Зайки. Прими ванную, Зайка, сказала она нам после очередной Мастерской. Будь как дома. Но потом мы увидели в этой ванной паука, все его восемь ног неуклюже соскальзывали с отполированной белой эмали. А ведь мы так хотели принять ванну, прикрыть глаза и забыться в ароматном тепле, но не смогли – из-за этой мерзкой твари.
– Посмотри на меня.
Мы смотрим на нее, и наше лицо сжимается, прямо как надушенный кулак при виде паука. Хоть мы и никогда не смогли бы его раздавить. Мы всегда просим кого-нибудь другого сделать это. Накрыть его кастрюлей, унести подальше и оставить – и плевать, сколько времени ему понадобится, чтобы сдохнуть самостоятельно. Но сейчас мы все-таки находим в себе силы посмотреть на нее. Дождь, который она притащила сюда своим распутством, смывает с нас остатки крема. И в этот миг, когда мы поднимаем на нее взгляд, в нас что-то лопается. Распахивается против нашей воли. Разжимается. Я чувствую. Разве не она однажды убила для меня паука? Она вошла в ванную с метлой наперевес, а я наблюдала за ней, прячась за дверным проемом. Я его не вижу, сказала она. Он там, там, посмотри внимательнее, умоляла я. Пожалуйста, Ава.
– Ава, – выдыхаю я.
Она слабо улыбается, а затем берет меня за руку. Ее ладонь, несмотря на сетку, кажется очень крепкой, уверенной и знакомой.
– Пойдем. Мы уходим, – говорит она.
– Куда? – спрашиваю я уже на ходу.
Она не отвечает. Но я все равно иду.
17
Я сижу напротив. Мы в закусочной, которую она называет монстро-бистро. Сидим в кабинке, на диванчике из полопавшегося, заклеенного скотчем дерматина.
– Раньше тебе очень нравилось приходить сюда, – говорит она мне.
– Правда? – я кошусь на жутковатых посетителей.
Они сидят и сквозь зубы ругаются в свои кофейные кружки. У поваров кудрявые усы и цепочки из фальшивого золота на шее. В мутном аквариуме у двери плавает рыба, похожая на акулу.
Она тоже смотрит на аквариум.
– Акула тебе нравилась больше всего. Хоть это и не акула вообще-то.
– Это…
– Ешь, Хмурая. Или я скормлю тебя акуле.
Она заказала то, что, как утверждает, я всегда заказывала сама. Я опускаю взгляд на тарелку – она не миниатюрная, а обычная, и на ней лежат две коричневые лепешки, облитые чем-то похожим на желтый гной. Рядом стоит треснувшая кружка, полная черной жижи. Розовая пони внутри меня жалобно хнычет.
– Что это? – спрашиваю я.
– Кофе. И яйца на тостах.
А есть сироп? Или разноцветная посыпка? Я хочу спросить, но боюсь. Поэтому просто качаю головой – нет, я не голодна. Спасибо большое. Во рту у меня пересохло – в последнее время я ела много сахара. Платье превратилось в холодный мокрый мешок. Я не могу заставить себя посмотреть ей в глаза, хотя и чувствую, что она смотрит на меня. На коленях, в складках, среди утонувших котят, безостановочно вибрирует телефон.
Она говорит, что искала меня всюду. И здесь тоже. И в библиотеке. У лебединого пруда. В книжных магазинах, кафе, в зоопарке. Я всегда слишком близко подходила к клетке с медведем. Она узнавала, не было ли в последнее время новых нападений в кампусе? Отчаянно пыталась меня найти. Звонила без остановки. Черт знает сколько камешков бросила в мое окно. Даже забралась однажды по пожарной лестнице и стучала в разбитое стекло, но увидела внутри лишь пустую застланную постель. Пока она ждала меня на той лестнице, познакомилась с эксгибиционистом, который шатается по моему дому. Они даже покурили вместе разок. Не такой уж он и плохой человек. Просто в определенное время дня ему хочется ходить голым. Но просто разгуливать дома голышом недостаточно. Ему хочется, чтобы его видели голым. Как только его кто-то видит и пугается, он успокаивается. Это все равно что комариный укус почесать. После он спокойно возвращается к себе домой и смотрит телевикторины.
В дом ее пустил жирдяй-извращуга. Она поднялась на этаж и сидела под моей дверью, ждала, когда я вернусь домой. Она была уверена, что рано или поздно я приду, но этого так и не произошло.
Я пытаюсь представить, как она сидит на полу в узком зловонном коридоре, безуспешно пытаясь как-то примостить там свои невероятно длинные худые ноги в рваных чулках.
– Ты правда все это делала?
Этот вопрос она ответом не удостаивает. Вместо этого рассказывает, как ходила в Уоррен. Прямо в здание заходила. Хотя мне должно быть известно, как она не любит это место, но ради меня переборола это и пошла. Ходила по отполированным коридорам. Звала меня. Искала меня, свою подругу. Открывала кабинки туалетов, провонявших духами. Обыскивала кабинеты, в каждом из которых был свой камин. И черт его знает сколько лекций обошла, где рассказывали про стволовые клетки и археологические находки в Египте, искала, звала меня. Прямо выкрикивала мое имя. Но никто ничего не сделал. Наверное, они решили, что она актриса и все это какой-то перформанс.
