– Вот да! Реально!
Они сравнивают меня с Вульфом и Борхесом, расточая похвалы, такие же замысловатые и роскошные, как их сумочки. Все их глупые ужимки, которые я так часто наблюдала за пределами Пещеры, куда-то пропали. Пропали замысловатые прически. Удушающие телячьи нежности. Мне даже начинает казаться, что все это мне просто приснилось.
Наступает очередь девушки с бобом читать свое. Ах да, Кэролайн. Когда она заканчивает, до меня доносится мой собственный голос – я слышу, как произношу очень приятные, добрые слова о ее рассказе про девушку, охваченную непонятной любовью к туману, который видит только она одна.
– Это прекрасно, Кэролайн, – говорю я.
У ее имени странный вкус, но приятный, как у конфетки. Кэролайн, это так оригинально. Какая интересная точка зрения, как проницательно, Кэролайн. Какой поэтичный текст.
– А что ты думаешь о книге, Саманта? – внезапно спрашивает меня Фоско, когда мы переключаемся к обсуждению домашнего задания.
Я опускаю взгляд на обложку – там красуется артхаусное изображение девушки. Ее охватывает огонь, но кажется, она вот-вот кончит от этого. Я перелистываю, но вижу лишь плотно спрессованный текст без знаков препинания. Снова поднимаю взгляд на Фоско. Она смотрит на меня так, словно прекрасно знает, что я ни строчки не прочитала. Я на секунду представляю себе, как у нее взрывается голова.
– Фоско, – тихо говорю я. – Вообще-то я не…
– Ты вроде бы говорила перед занятием, что тебе показалось, будто эта книга указывает на сложную парадигму женских желаний, – сдвигает брови девушка по имени Элеанор, не глядя на меня. – И что ее стиль напоминает кругосветное плавание по герменевтическому кругу. И еще мне показалось, что в рассказе Саманты прямо чувствуется реминисценция на нее. Наверное, это она тебя и вдохновила.
– Элеанор, ты совершенно права. Саманта, – кивает Фоско, величественно повернувшись ко мне. – Меня очень впечатлила твоя работа на этой неделе. Я вижу значительный эмоциональный рост с твоей стороны в последнее время. Это прямо-таки бросается в глаза.
Они все кивают и улыбаются. Я смотрю на Фоско сквозь очки-сердечки. Из-за цвета стекол она кажется мне темно-розовой. Как и все они.
– Прямо-таки бросается, – киваю я. – Я так рада.
И откусываю кусочек от мини-кексика, который мне предложила Кэролайн в начале Мастерской. Помогает от похмелья, сказала она, застенчиво протягивая мне пышно глазированную выпечку в маленьких розовых ладошках.
13
Мы сидим в их любимом кафе. Здесь всё готовят в миниатюре. Крошечные стаканчики кока-колы. Малюсенькие бургеры. Мини-пуцины
[32]. Миниатюрные кексики. Сколько же раз я представляла, как они сидят здесь кружком и поедают эти крохотные вкусняшки? Как чокаются мини-коктейльчиками. И наверняка сплетничают обо мне. Ну сплетничают и сплетничают, не все ли равно? Так сказала бы Ава. Нет, ну серьезно.
Нам приносят меню в форме кексиков, но они их даже не открывают, наверняка уже знают наизусть. Вместо этого они разглядывают меня. Четыре пары глаз изучают меня, пока я пытаюсь изучить меню. Они кажутся мне бесформенным куском розовой плоти, но наркотическая дымка таблеток уже начинает потихоньку рассеиваться, и в этой плоти проступают отдельные детали. А у меня в голове – вопросы, на которые я хочу получить ответы. Я уже даже открываю рот, чтобы их задать, и…
– Саманта! – говорит Кэролайн. – Мы хотели поговорить с тобой о том, что случилось ночью.
Сегодня на ней платье с узором в виде маленьких газовых горелок и вязаный кардиган, а волосы уложены во французский узел.
Я касаюсь собственной головы и понимаю, что на ней до сих пор красуется вчерашнее хитросплетение из тугих косичек и узелков. Странно, что кожа больше не болит. Ну или я ее просто больше не чувствую.
– Я больше не чувствую, – тихо говорю я, прижимая к себе меню в виде кекса.
– Что не чувствуешь? – спрашивает Виктория.
– Прическу, – шепчу я.
Они переглядываются.
– Саманта, давай поговорим о том, что случилось прошлой ночью.
– О том, что случилось, – повторяю я.
– О том, что ты видела, после того, как выпила.
Я снова слышу звук взвизгивающей бензопилы.
– О том, что ты думаешь, что ты видела, – исправляется Кэролайн. – Саманта, – снова приступает она, – мы совсем не хотели, чтобы все вышло так, мы надеялись, все будет по-другому.
– Надеюсь, ты это понимаешь, Зайка, – вставляет Кира.
Я снова опускаю взгляд в меню. Крошечные чурросы
[33]. Миниатюрная курочка с вафлями. Мини-картошка фри, сладкая, с мини-айоли
[34].
– У Роба Валенсия лопнула голова, – слышу я словно со стороны свой собственный голос.
Звучит так, будто я объявляю прогноз погоды. Сегодня будет дождь. Подумаешь, велика проблема.
– Нет, милая, не взорвалась.
– Ну в какой-то степени, – поясняет Кира. – Но на самом деле нет. Боже, что я несу? Забей, милая.
– Но она НЕ взорвалась, – говорит Кэролайн.
– Зайка, ну конечно же нет!
– Тебе просто показалось, что ты это видела, – говорит Виктория.
Я смотрю на ее красивое скуластое личико. Ее кожа напоминает мерцающие чистотой лепестки белоснежной орхидеи. А отсылающие к черту глаза застилает скучающее, но в то же время веселое выражение. О, Зайка. Она как будто перебирает аккуратными пальчиками флейту, из которой льется розовая вода. Ее волны подхватывают меня и баюкают на поверхности, где я лежу и сжимаю зубы, стараясь не утонуть. А глубоко на дне этой воды лежит кусок мяса, источая в розовые воды нечто красное и соленое. Это сердце. Но чье – мое или Роба Валенсии? Я вспоминаю, как на стены брызнула кровь. Как при виде взорвавшейся головы Роба ее лицо даже не дрогнуло, разве что самую малость раздраженно скривилось. Увиденное нисколечко ее не испугало. Мне кажется, в тот миг она даже немного закатила глаза.
– И что же я видела?
Они смотрят на сребровласую Элеанор. Та сидит, откинувшись на спинку кресла и скрестив на груди костлявые руки. На столе перед ней стоит корзинка, полная крошечных сухариков, к которым она так и не притронулась.
