Мы так рады, что ты пришла, Саманта, повторяют они снова и снова.
– Я тоже рада, – говорю я.
И с каждым разом все более искренне. Горячо убеждаю в этом четыре пары глаз. Ирисы на каминной полке. Пастельного цвета подушечки. Подмигивающего пони на столе, салютуя ему своим вечно полным стаканом. Я тоже рада.
Время от времени я вспоминаю про Аву. Ее хохот на вечеринке взрывается у меня в голове снова и снова, как фейерверк. Она бы и не поместилась на этом гномьем диванчике с ее-то ростом. Представляю, как она вошла бы сюда, в краденой одежде, порванных колготках, кусая губы под сетчатой вуалью, роняя пепел на пушистый коврик в форме сердца, заполняя комнату дыханием дождя и тумана. Ее голубой глаз и карий глаз буравили бы их лица пристальным взглядом. Как все это тупо, говорило бы ее лицо. Тупо, тупо, тупо.
– Что ты сказала, Саманта?
– Ничего, – говорю я, а про себя отмахиваюсь от Авы. Все, хватит! Эти женщины – мои однокурсницы. Мои сверстницы.
Женщины? Скорее уж девочки, Хмурочка. Взрослые женщины не ведут себя как озабоченные девчонки.
Они студентки, упираюсь я.
Вот именно. Прячутся от жизни в этом оторванном от реальности, изнеженном и уютном гнездышке самовозвеличивания.
Я вижу, как Герцогиня прячет свою бриллиантовую прелюдию обратно в кроличий футляр. Но смотрит при этом на меня. Как и все остальные.
– Что ж, Саманта. Твоя очередь.
Я оглядываюсь по сторонам – они сидят вокруг меня полукругом, их волосы одинаково сияют в полумраке.
– Моя?.. Но я ничего не принесла.
– Тогда просто расскажи что-нибудь…
– Только непристойное!
– Как мы, – говорит Жуткая Кукла.
Она все еще сидит в красном плащике.
– Уверена, Саманта, ты знаешь кучу непристойных историй, – говорит Герцогиня, положив ладонь мне на плечо.
– А я уверена, что за пределами университета у тебя есть и другая жизнь, загадочная, полная секса…
– Что? Нет у меня…
– Ну конечно есть.
Они сливаются в растекшуюся в темноте розовую кляксу. Восемь глаз смотрят на меня с жадным нетерпением. Давай же. Ну! Расскажи.
– Нет, серьезно, я…
– Ой, да брось, Саманта, – их глаза превращаются в щелочки, а губы раздвигаются шире.
Они смотрят на меня с полной уверенностью, что я намеренно укрываю от них какой-то особенно интересный пикантный секрет. Упорно не пускаю в свою распутную письку. И с этим надо что-то делать. Вот почему мы тебя никуда не зовем, Саманта. Проблема не в нас, проблема в тебе. Неужели ты не понимаешь? Это ведь ты сторонишься и не хочешь делиться с нами всяким таким.
Я смотрю на горький зеленый напиток, смешанный ими в мою честь. А затем на стопку книг, среди корешков которых прячется его имя.
– Мы никогда не трахались, если вы об этом, – шепотом произношу я.
– Что-что?
– Ничего, – я опускаю взгляд на колени. В голове – зияющая пустота. – Я правда не знаю, что вам рассказать. Простите.
– Ну что-то такое все-таки нужно, Саманта. Таковы правила.
Правила? Но вы сами не рассказали «ничего такого»!
Я смотрю на Герцогиню. Она печально кивает, мол, ничего не попишешь, правила есть правила. Их нельзя нарушать даже тем, кто их придумал.
– Может, я просто прочту стихотворение, или отрывок из какой-нибудь книжки? – предлагаю я, кивая на стопку.
Прямо как все вы, хочется добавить мне, но я молчу. Они тоже. Виньетка живописно зевает. Кексик вежливо покашливает в кулачок. Я наблюдаю за тем, как они демонстративно убирают несуществующие соринки со своей одежды и потягивают лазурную муть, избегая моего взгляда.
Я хочу все объяснить. Рассказать, что какое бы там впечатление ни произвели на них мои «таинственные грязные делишки» с Авой или Львом и все мои «извращенские» рассказы, оно в любом случае было ошибочным. Нет у меня никакой другой жизни. Если бы вы только знали, каким пустым и бессмысленным был мой прошлый семестр.
Наверное, мне лучше уйти.
Но вместо этого я говорю:
– Я могла бы рассказать вам о том, как я умирала с Робом Валенсией.
Все взгляды тут же обращаются на меня. Давай.
Я делаю глубокий вдох, а затем – хороший глоток «Саманты». Снова морщусь от горечи, но на сей раз пьется почему-то легче. Приятнее. Даже сладкая нотка вроде как появилась.
– Роб Валенсия – это парень из моей школы, – начинаю я. – Он был на пару лет старше меня. И мне казалось, что он самый красивый мужчина в мире.
Пока что я говорю чистую правду.
– На кого он был похож? – подсказывает мне Кексик.
Я вспоминаю Роба Валенсию. Он был таким высоким и плечистым, что иногда мне казалось, будто школьные коридоры для него тесноваты. Небольшие темные глаза, похожие на ускользающий дым или кипящую смолу. Вьющиеся каштановые волосы и ранние залысины. Я вспоминаю улыбку, в которую складывались его бледные тонкие губы. При виде нее у меня каждый раз дыхание перехватывало от желания.
– На Зевса, – наконец говорю я.
– Греческого бога?
Я киваю.
– Но… семнадцатилетнего. А еще он очень любил винтажные костюмы. И харизма из него прямо-таки… сочилась.
Они все наклоняются вперед.
– А что в нем было особенно горячим, Саманта?
– Особенно? – повторяю я.
Они выжидательно смотрят.
– Не думаю, что конкретно что-то одно. Все было немного… сложнее, понимаете? В нем был какой-то… животный магнетизм.
Теперь они все смотрят на меня широко раскрытыми глазами, как маленькие девочки. Ну же, скажи нам, Саманта.
Я рассказываю им, что он был испанским католиком старой школы и что его семья резала коз на заднем дворе их дома. От него всегда пахло чем-то библейским. Благовониями и жареной плотью.
– Горячо, – замечает Виньетка.
– А еще у него был такой голос, – продолжаю я. – Глубокий, невозмутимый, всезнающий, как у рассказчика из документального фильма. Казалось, он в любой момент начнет рассказывать что-нибудь интересное о пингвинах или о войне. Такому голосу сразу же веришь на слово. Мне нравилось его слушать. Это успокаивало. Но и… возбуждало. Всякий раз, когда он говорил «Привет», мне казалось, что кто-то проводит языком по внутренней поверхности моего бедра.
Они ловят каждое мое слово. Не упускают ни звука.
– Но самым лучшим, самым сексуальным было… – я делаю паузу и отпиваю глоток из стакана. – Умирать вместе с ним.
