— Я не могу этого обещать… Как вы не понимаете, я не умею жить без него, — вскрикнула Катрин. — Без него я дышу через раз. И если однажды я перестану слышать и чувствовать его здесь, — она прижала руки к груди, — это будет означать только одно — мы с ним, наконец-то, встретились там, где он теперь, — маркиза неожиданно всхлипнула и, пытаясь сглотнуть проклятый ком, мешающий в горле, хрипло проговорила: — Прошу вас, не требуйте с меня такого обещания.
— Хорошо, — выдохнула Мари, чувствуя, как на глаза набегают слезы, и тут же утирая их, чтобы не напугать детей. — Я не стану просить или требовать. Но подумайте и вы о том, что бы он сказал вам, если бы узнал, что вы готовы оставить их, — Мари кивнула на колыбельку Клода, — оставить их, желая лишь скрыться от боли. У них и так уже нет отца. Не лишайте их еще и матери. Кто же будет любить их?
— Я не знаю, — пробормотала Катрин и разразилась рыданиями, которые не могла больше сдерживать.
Мари дернулась было к ней, но остановилась, не сделав и шага. Как можно помочь, она не знала. Как не знала и того, можно ли помочь человеку, потерявшему половину своего сердца. Заживают ли когда-нибудь такие раны? Мари наклонилась к мальчикам, сидевшим на полу, и нежно обняла обоих по очереди. А потом вдруг вспомнила песенку, которую когда-то давно, в годовщину их с королем свадьбы, пел один удивительно талантливый трубадур, маркиз де Конфьян. И тихонько, совсем неслышно прошептала:
«Душа во мне надеждою томима.
А я страстей огнем теперь объят.
Ах, знала б ты, как мною ты любима.
Я все отдам за твой счастливый взгляд».
«Сейчас расплачусь! Одной на детей плевать. Другая с ней носится и во всем потакает. Прошли… Прошли времена прекрасных дам, которые стоили бы того, чтобы за них отдавать свои жизни. Так нет же! Этот балбес король. Готов! За обеих! Будто у него, в самом деле, жизней несколько. Этот мир определенно сошел с ума».
V
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонский замок
Февраль в Фенелле был холодным и ветреным. Промозглым, сырым. Будто в последней схватке зима не могла одержать победу над весной, преждевременно оставляя землю, и само небо лило по ней слезы.
С севера пришли черные тучи, будто полчища черных воинов, закрывавших горизонт от края до края. Жди шторма. Жди беды.
Старая Барбара крестилась и охала, как ни успокаивал ее мясник Шарль.
«Знамение, — бормотала она, раскатывая тесто на пироги, — ей-богу, что будет со всеми нами, когда придут за нашей маркизой?»
За маркизой пришли, когда дожди вновь сменились снегом и льдом. Зима в отчаянной схватке одержала последнюю свою победу.
Полчища воинов из провинций, ведомые жаждой наживы и жаждой крови, окружили Трезмонский замок, готовясь к бою. Во главе войска был граф Салет.
Накануне вечером королю пришло новое послание от предводителя мятежных рыцарей. С требованием выйти на переговоры. Иначе те грозились напасть на Фенеллу.
Колючий снег жалил кожу, но, не пряча лица, не склоняя головы, граф на своем коне стоял на высоком холме впереди войска, ожидая решения Мишеля I Трезмонского. И только ветер трепал полы его черного плаща с кровавым подбоем.
Король Мишель тронул своего Никса и выехал за ворота в сторону войска, собравшегося под стенами замка. Проехав с половину пути до холма, на котором живописно являл своим приспешникам развевающийся плащ граф Салет, Его Величество остановился. И стал ждать, посматривая на грозовые тучи, все сильнее заволакивающие небо. В середине дня было настолько темно, что казалось, это вечер ведет за собой ночь.
Граф Салет пустил коня галопом, спускаясь с холма навстречу королю, а когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, он заглянул острым своим взглядом в глаза Его Величеству и проговорил:
— Ваши верные подданные ждут Вашего венценосного решения, сир! И верят в справедливость и благоразумие своего короля.
— Мы рады слышать, что у наших подданных еще сохранилась крупица разума, — король Трезмонский спокойно встретил угрожающий взгляд графа, — и они не считают возможным воевать с беззащитной женщиной, вынужденной просить защиты у нас.
— Мы не станем воевать с женщиной. Мы просим выдать нам эту женщину для торжества справедливости. Она должна быть предана суду святой церкви!
— Маркиза де Конфьян находится под нашей защитой. И думаю, у святой церкви есть дела много важнее, чем заниматься судом над несчастной вдовой.
— Вдовой, уморившей двоих своих мужей, Ваше Величество. Вдовой, прижившей детей от конюшего. Вдовой, околдовавшей и вас! И мы нисколько не удивимся скорой кончине Ее Величества и Вашей женитьбе на этой самой вдове! Она колдунья, но красота ее застила вам глаза!
Его Величество криво усмехнулся. Чтобы сдержать свой гнев, он крепко обхватил пальцами рукоять меча.
— И вы сами изъявили передо мной желание взять в жены эту гулящую ведьму, Салет. Вы непоследовательны.
— Чары, Ваше Величество! Чары презренной ведьмы. Но Бог в лице брата Ницетаса защитил и спас меня. Так дайте же нам помочь и вам! — невозмутимо отвечал граф Салет, и ветер вторил его громогласному голосу.
Не сдержавшись, король громко рассмеялся.
— Брат Ницетас — славноизвестный защитник! С его методами спасения знакомы многие в Трезмоне, — и мгновенно став серьезным, Его Величество твердо, раздельно проговорил: — Граф Салет! Маркиза де Конфьян находится под нашей защитой! И так будет всегда!
— Тогда мы вынуждены будем отдать свои жизни во спасение королевства, коли чары проклятой ведьмы ведут Трезмон к гибели. Одумайтесь, Ваше Величество! Мы сильны, и мы дадим вам бой нынче же!
Мишель усталым шагом прошел в комнату. Оглядевшись, заметил, что Мари нет.
Последнее время она часто бывала в детской вместе с маркизой. И, кажется, даже немного обрадовался. Он нуждался в нескольких минутах тишины и покоя, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше.
Присел на какой-то сундук, откинул голову на стену и прикрыл глаза. Бой оказался тяжелым. Граф Салет собрал хорошее войско, видимо, пообещав солидную награду. Но умелым рыцарям короля Трезмонского удалось отбросить воинов графа за холм, и теперь сдерживать их там, пока король вернулся на время к семье.
Мишель вздохнул и поднялся, чтобы найти Ее Величество.
— Ты очень торопишься, дорогой племянник? — внезапно отозвались стены королевской опочивальни до боли знакомым скрипучим старческим голосом.
— Bibe semen meum e baculo, — громко выругался Мишель. — Вас за каким дьяволом принесло?
— Иногда я захаживаю в гости, — снова отозвались стены. — Скучаю по семье.
— Нашли время, — проворчал король.
— Самое время, король. Если ты не хочешь лишиться короны! — от стены отделилась тень и скользнула по комнате к очагу, устроившись в кресле. Любимом кресле королевы и короля. — Надо бы натопить пожарче, Мишель. У меня страшный ревматизм.
