Она зашевелила губами в ответ и вдруг поморщилась. Лицо неприятно саднило. Хмуро прикоснулась к щекам, лбу и в ужасе зажмурилась, скривившись еще сильнее. Он снова вздрогнул и осторожно отнял ее руку от лица. Прикоснулся губами к пальцам и быстро прошептал:
— Не нужно, не трогай. Ты сделаешь себе больно, если… — оборвал себя и поморщился при мысли о том, что сам-то причинил ей куда бо́льшую боль. Снова замер, как замирал теперь постоянно, изучающим взглядом рассматривая каждую ее черту, а потом с трудом, будто заставляя себя, проговорил: — Прости… Я знаю, такое простить… нельзя… Но прости…
Катрин кивнула и, высвободив руку, снова потянулась к лицу.
Маркиз в ужасе смотрел на то, как она прикасается к своим ранам. Как он еще жив после этого? Как еще Господь не покарал его? Почему он все еще дышит воздухом и топчет землю, тогда как давно уже должен был искупать свои грехи в преисподней — в вечных муках? А вместо этого она… Она… Она умерла сегодня… Да, чудо спасло ее! Но все-таки он убил ее. Он сам убил ее! Руки его в крови… Он весь заляпан кровью. Перед глазами мелькало видение — голые ступни рыцаря из стражи короля, которого он повесил. Безвинного человека, который был предан своему сюзерену.
Серж де Конфьян едва сдержал безумный смех, который забился в груди — страх испугать Катрин оказался сильнее. Но, Господи, велик замысел твой! Не будет ли лучшим наказанием жизнь! Жизнь здесь, с той, которой принадлежит его сердце, но которая никогда не сможет смотреть на него и не видеть перед собой палача, приказавшего рубить подпоры помоста.
Маркиз потянулся к ней, чтобы пригладить ее волосы, но тут же отдернул руку. Что он может теперь? Что он может?
— Тебе лучше попробовать поспать, — прошептал Серж, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я пошлю за лекарем немедля. Хорошо?
Она непонимающе взглянула на него и слабо кивнула. И стала оглядываться в поисках зеркала, которое почему-то оказалось не рядом с постелью, как обычно. Серж проследил за ее взглядом. То, как она избегала отвечать, как теперь искала что-то, лишь бы не слышать его… Невыносимо…
— Почему ты молчишь? — спросил Серж, глядя на багровый шрам от петли. — Скажи хоть слово, чтобы я хотя бы попытался меньше ненавидеть себя за то, что сотворил с тобой.
Катрин тяжело вздохнула и отвернулась. Она уже больше не понимала, что болит сильнее — тело или душа. Он думает, что она наказывает его. И это разрывало сердце. Он одергивал руку, боясь коснуться ее. И это заставляло жалеть, что осталась жива. Никакой лекарь ей не поможет. Еще это проклятое платье! Маркиза начала лихорадочно дергать ткань юбки.
— Я люблю тебя, — обреченно произнес Серж, глядя на ее неловкие движения. — Можешь не верить, но я никогда не переставал тебя любить. И никогда не перестану. Даже если ты больше не скажешь мне ни слова.
Он быстро встал и пошел к выходу из ее покоев. На пороге замешкался, будто ждал, что она позовет. Но она не звала. Он обернулся.
— Я позову лекаря. И служанку, чтобы ты могла переодеться.
Не все ли ей равно, кто будет здесь, если единственный, кто ей нужен — ее муж — уходит, оставляя одну? Катрин медленно натянула на себя покрывало, желая отгородиться им от всего света. Не мигая, смотрела она на Сержа и ощущала каждый его шаг, который разделял их.
Когда дверь за ним закрылась, он вперился взглядом в зеркало, висевшее в коридоре, на которое падал свет из маленького окошка. Долго смотрел, не моргая, на свое лицо. И знал — перед ним лицо Якула, летящего змея. Ничего нового. Глядя в это лицо, она будет видеть Якула. Луч солнца выхватил седые пряди на висках, и маркиз усмехнулся. След, оставшийся от маркиза де Конфьяна, который был убит в это утро. Нет, не тогда, когда он утратил память и имя. А в это утро. Шрамы в их душах никогда, никогда не разгладятся, в отличие от шрамов на ее коже.
В тот же день в доме спрятали все зеркала. До того момента, пока раны маркизы не заживут. Строго-настрого запрещалось говорить при ней о произошедшем в последние месяцы. Сам маркиз, стремясь выполнять малейшее ее желание, при этом почти не показывался ей на глаза, день за днем на расстоянии наблюдая, как она играет с Сержем и Клодом.
Дульцимер в Конфьяне больше не звучал.
Как и голос маркизы.
XXXXI
Март 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян
Служанка, пришедшая утром помочь маркизе одеться, пересказывала, как обычно, сплетни, которые принесла из деревни молочница, и новости, которые сама услыхала на кухне.
— Мельник, наконец, приехал. Семейство свое привез, — весело сообщила она. — Двенадцать душ! Сказал, новый дом ставить будет. Ясное дело, где такую ораву в старом-то разместить. Кормилица говорит, у мессира Клода новый зубик режется, — тараторила девица. — День нынче ветреный и пасмурный. А хозяин в Жуайез собирается. Велел коня к полудню приготовить. Сказал, не будет его несколько дней. Дела у него. Важные.
Катрин вздрогнула.
Господи! К чему все было, если теперь супруг не желает видеть ее. Если она порой чувствует себя все так же вдовой. Долгое время после возвращения Катрин постоянно трогала пальцами свое лицо и вспоминала шрамы Никталь, уверенная, маркиз де Конфьян разлюбил ее, потому что она больше не красива. Даже юный Серж поначалу разглядывал ее, открыв от любопытства рот, но потом, кажется, привыкнув к новому облику матери.
Впрочем, спустя некоторое время прошли ушибы, зажили ссадины, тело больше не ныло от любого движения. На своих обычных местах вновь появились зеркала, и Катрин смогла убедиться, что лицо ее по-прежнему прекрасно. Лишь Серж продолжал избегать ее. Он все время был занят. В замке, в деревне, где-то еще. Да голос ее не возвращался.
Тишина, поселившаяся между ними, медленно убивала маркизу. Она не могла говорить, Серж не хотел. Катрин выучилась объясняться с кормилицей, кухаркой, служанками. Но в те редкие минуты, которые они проводили вместе с мужем, она лишь наблюдала за ним, уже не пытаясь сказать ему хоть слово. Словно чего-то ожидая. Но что можно ожидать там, где не осталось ничего, кроме вынужденных и тяготящих обязательств?
Теперь же супруг снова собрался куда-то ехать. А ей оставляет ежеминутное ожидание, вернется он или нет.
Маркиза легко спрыгнула с кровати. Она поедет с ним! Тоскливо усмехнулась — в конце концов, Жуайез — ее замок. И велела служанке позвать кормилицу и собирать вещи.
Маркиз де Конфьян спустился по лестнице вниз, чувствуя раздражение. Игнис захромал. Под подкову ему попал камень, заметили не сразу, а когда уже началось воспаление. И выяснилось все в это утро, когда ему пора было отбывать в Жуайез — накануне он получил письмо от своего поверенного, который извещал о том, что месье Гаспар, по его глубокому убеждению, передал часть прошлогоднего урожая, объявленного побитым градом, графу Салету. Остальное же продал с большим убытком для маркизы, да еще и часть полученных денег прикарманил.
