— Друг мой, — услышал он хриплый со сна голос брата Ницетаса и почти потерял голову от острого, крепкого запаха вина из его рта, — друг мой, мы опоздаем во храм.
— Я не собираюсь молиться нынче, друг мой Ницетас! — отозвался германец и перекатился на бок, заглянув в светлые глаза этого святого человека и зная, что никогда не достичь ему подобной святости. — Нынче не для молитвы время, — шепнул он в его губы.
— Не для молитвы, друг мой, — ответил брат Ницетас, — но как же коронация графа Салета?
— Черт бы подрал графа Салета, — ответил фрейхерр Кайзерлинг. — Чего не сделаешь ради дружбы. Но, признаться, я бы не вылезал из постели до завтрашнего утра.
Совсем пунцовым сделался брат Ницетас. Дыхание его сбилось. И прикоснулся он с нежным лобзаньем к твердым, суровым устам лучшего своего друга, чувствуя, как напряглось то, что осмеливался он назвать лишь на латыни.
— Я бы ни за что не расстался с тобой, дорогой мой друг, — почти простонал благочестивый монах. — Но коронация!
— Я бы отдал все на свете, чтобы оказаться сейчас подальше отсюда — там, где можно не помнить о долге! — прорычал Кайзерлинг, подминая под себя брата Ницетаса.
И в следующее мгновение комната опустела.
И только где-то в Вестфалии, при дворе Фридриха Гогенштауфена среди свиты вновь появился пропавший много лет назад фрейхерр Кайзерлинг, сделавшийся теперь мрачнее тучи и менявший друзей одного за другим, будто искал утешения. Да в Сент-Галленском аббатстве дни за днями и ночи за ночами молился за его душу несчастный монах брат Ницетас, терзая свое тело веригами.
Граф Салет стоял посреди тронного зала и смотрел на то, как трон до блеска протирают слуги. Он хмурил брови и думал, какая участь его ждет — отныне он станет родоначальником новой королевской династии. Король Анри I Трезмонский. И прощай, старая жизнь. Ведь дела государственные станут превыше того, что хотел бы он получить как граф.
Первым делом ему, несомненно, придется жениться. В жены следует выбрать женщину молодую и не слишком умную — от умных беды одни. А он церемониться не привык. Временами грустилось ему, когда вспоминал портрет Катрин де Жуайез, чье прекрасное лицо не выходило из его головы вот уже сколько долгих месяцев. Все началось тогда, когда умер дальний его родственник, герцог де Жуайез. И он собирался по весне отправиться в герцогство, чтобы взять опеку над вдовой. Уже тогда доставили ему ее портрет из Брабанта — купили у ныне покойного папаши госпожи Катрин. И едва увидав ее, он разучился думать о прочих женщинах, твердо решив предложить ей выбор: стать его женой или отправиться в монастырь. Но уже тогда объявили о ее помолвке с королем Мишелем. Салет всерьез задумывался о том, чтобы похитить ее прямо из Жуайеза. Но затевать склоку с королем? Нет, он не настолько безумен. И каково же было его удивление, когда женщина, которую он желал, оказалась замужем вместо короля за блаженным Сержем Скрибом из семьи Конфьянов, его родственников! Как негодовал Салет! Как мечтал вызвать на поединок молокососа, ставшего посмешищем не только на весь маркизат, но и на все королевство со своими канцонами.
И прошло всего-то два года — Катрин вновь овдовела.
Как он желал ее! Как мечтал о том, что теперь-то сумеет заполучить ее. Он бы спас ее от лап брата Ницетаса и церкви. Лишь бы только хоть так попала она в его власть!
Но вот уж который день прочесывали всю округу Трезмонского замка, а ее так и не нашли. Ни ее, ни наследников Сержа де Конфьяна.
Власть не давала ему права распоряжаться Катрин.
Власть не давала ему ничего, кроме долга!
Но как он желал бы теперь изменить свою участь! Потому что власть без Катрин де Конфьян была ему ни к чему!
И тот же час, едва подумал об этом, граф Салет увидел ветхие стены родного замка.
На что он мог рассчитывать при таком-то имуществе?
Всего-то полчаса в этом странном диком месте, и Полин считала себя вполне обжившейся. Кухаркой здесь почему-то был мужчина, к слову, красивый, крупный. Толстоват, ну да то не беда — стало быть при деньгах, не голодает. Ему понравилась сковородка Барбары, и он, одобрительно улыбаясь, жарил на ней уже вторую партию блинов. Более того, он на нее не кричал. Не обзывал дурой и, кажется, она сама ему тоже приглянулась. Он даже позволил ей посидеть на кухне, пока он не закончит, «а потом разберемся, что с тобой делать».
Полин совершенно точно знала, как именно они будут разбираться. По-другому с ней никто еще не разбирался. И потому все эти полчаса усердно ему улыбалась. Все прочие удивленно озирались на ее головной убор, но Полин это забавляло — посмотрели бы получше на свои колпаки.
— Так как, говоришь, называется твой городок?
— Фенелла, мессир, — охотно закивала Полин. — Только это не городок, это столица королевства Трезмонского. Я состою при дворе короля Мишеля… Пожалуй, что первой дамой.
Она важно поправила складки котта и ткань вимпла у подбородка.
— Круто, — ответил ей «кухарка». — А костюм в театре напрокат взяла?
Полин почти ни слова не поняла из того, что он сказал, но дурой казаться ей не хотелось. И потому она вздернула свой носик и заявила:
— Мессир, я никогда не беру чужого. У меня довольно своего.
Несколько девиц в колпаках рассмеялись, но Полин выпятила нижнюю губу и добавила:
— У нас в королевстве вообще все у всех свое! Чужого не носим.
И так отчаянно захотелось Полин домой, что сам Господь услышал, как тоскует маленькое и нежное ее сердце, и перенес на родную кухню. Прямо к самой печке, где колдовала Барбара.
— Ты что подкрадываешься? — сердито спросила старуха. — Чтоб тебя унесли драконы, дуреху эдакую! Ты куда подевала мою сковородку?
XXXX
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян
Отняв от лица руку, Катрин с удивлением оглядела свою комнату и облегченно вздохнула. Дома. Они дома. Теперь все будет хорошо. Будет, как прежде. Серж рядом, она чувствовала его руки, обнимающие ее. Только он почему-то молчал, странно глядя на нее. Ни радости, ни заботы. В пугающей тишине маркиза настороженно смотрела в его лицо, пытаясь понять, о чем он раздумывает. Может ли он желать быть там, на горе, теперь?
Маркиз же де Конфьян, овладев, наконец, собой, едва заметно выдохнул и чуть отстранился.
— Ты дома, любовь моя, — тихо сказал он. — Все закончилось. Теперь все закончилось.
Нежно, будто ребенка, он коснулся губами ее лба и снова отстранился.
Ей хотелось потянуться за ним, но тело не слушалось, болело, не пускало. Катрин вновь попробовала спросить, что происходит, но и это у нее не вышло. Она огорченно посмотрела на Сержа. Ведь он большой выдумщик и обязательно что-нибудь придумает.
— Что? — испуганно спросил маркиз, всматриваясь в ее лицо, на котором каждая ранка была раной на его собственной душе и непереносимой тяжестью вины. — Катрин, что?
