Она взметнулась в воздух, и вокруг нее хлопья белого снега танцевали свой танец. Она танцевала вместе с ними. Нечеловеческий танец над камнями разрушенной башни.
— Я не уйду с Ястребиной горы. Я не уйду из тебя. Я вечно буду мучить тебя, Якул. Ты знаешь, как сладки поцелуи рыцаря, который томится пленником, — пела она. — Я хочу целовать его мертвый рот. Устроишь мне это — вечно буду твоей.
— Ты не нужна мне!
— Лжешь! Я в тебе!
Он закрыл глаза, чтобы не видеть ее. Чтобы не смотреть ее танец в метели. В метели из звезд и пепла.
Но тут же почувствовал прикосновение ее ледяных пальцев к своим векам. Распахнул их и встретился с ее взглядом. Кроме глаз на этом лице, он не видел ничего. Ни змеиных локонов волос, ни огня из ее губ, ни чешуи вместо кожи.
— Ты никогда не освободишься от меня. Пока я жива, ты будешь здесь, в этой башне. Ты будешь принадлежать мне, Якул! Дай мне только его, мертвого.
— Нет. Вы будете мертвы оба.
— Даже так? Ты думаешь, что это спасет тебя?
— Не спасет. Я не хочу спасения. Я смерти хочу.
Она засмеялась и снова взмыла в воздух. За спиной ее росли драконьи крылья. И уже не снег, уже падающие с неба огни, жалящие кожу, танцевали вокруг нее.
— Один шаг с этой башни и все. Но ты и этого не сделаешь. Я не пущу. Завтра на рассвете меня повесят. Завтра на рассвете закончится твоя жизнь. Моя виселица оборвет ее. Только так. Или мертвый рот твоего пленника в обмен на то, чтобы я осталась с тобой.
Она пела, и ее голос отдавался в горах тысячным эхом. Он забивался в самые узкие щели, он отражался на каждом камне, он был повсюду. И Якул, закрывая уши, чтобы только не слышать, все-таки слышал этот голос внутри самого себя. Он был в нем. Среди кровавого месива из его костей и потрохов. Как он хотел избавиться от этого голоса. Хотел и не мог. Потом его накрыла чернота. В ней не было ни спасения, ни надежды, но не было и страдания. Одно только забвение. Если смерть хоть немного похожа на эту черноту… Если только похожа…
Лишь спасительный рассвет заставил его открыть глаза.
Он нашел себя лежащим на камнях. Небо было еще темным, но кровавая краска заливала небосвод с востока. Он был, будто саваном, укрыт снегом. В душе его был покой. Он знал, что освободится. Теперь он знал. Она была злом. И этому злу не оставалось места на земле. И если это зло заберет его с собой, тем лучше. Потому что ему тоже нет места на земле.
XXXIV
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
Во мраке темницы раздался грустный вздох и топот чьих-то лапок.
Эти лапки добежали до ног короля Мишеля, и до него донеслось тихое шипение с едва различимым:
— Рассвет занимается.
Его Величество безразлично посмотрел на невиданное живое существо, замершее у ног. Тень этого существа, увеличенная в несколько раз, причудливо расползлась по влажным камням темницы. Но король этого даже не заметил и снова отвернулся от болтуна-магистра.
— И виселица уже готова… — добавила неизвестная зверушка. — Я вот думаю… Что не станут они недели ждать, как хотели. Если сегодня имени не скажешь, вздернут рядом с маркизой, как пить дать.
Не шелохнувшись, Мишель лишь прикрыл глаза. Сдерживая себя из последних сил, чтобы не швырнуть говорящее нечто о стену.
— Мишель, мне не нравится, когда ты меня игнорируешь. С твоей стороны некрасиво вести себя так с существом, которого ты ни разу в жизни в глаза не видел и вряд ли еще увидишь. Ты когда-нибудь в жизни слышал про черепах, а? Хоть раз?
Магистр по-прежнему разговаривал сам с собой.
— Балбес, — вздохнув, беззлобно сказал черепашка Маглор Форжерон и зачем-то залез в панцирь. Оттуда раздался громкий, напоминающий хрюканье, звук. И в это самое мгновение во мраке темницы послышался женский вскрик:
— Мама!
— Vae! Магистр! Зачем вы это сделали? — зло рявкнул Мишель.
— А какие у меня были варианты? Я не могу лишиться единственного относительно путевого наследника.
В подземелье вдруг стало очень тихо. Слышно стало только тяжелое дыхание по ту сторону решетки. Потом из тени вышла женская фигурка, обозначившаяся силуэтом в едва различимом свете факела.
— Мишель? — голос королевы дрожал.
— Да, Мари, я здесь, — ласково ответил король.
Он поднялся со своего тюфяка и подошел к решетке.
— Прости, тебе не место здесь. Это все чертов Маглор Форжерон, — проговорил он устало.
Фигурка встрепенулась и бросилась к нему. Наткнувшись на решетку, она протянула ладонь, чтобы прикоснуться к мужу, чтобы понять, что это действительно он, настоящий, любимый…
— Господи! Где мы? Что происходит?
— А происходит то, Мари, — подползла к решетке черепашка, — что завтра, скорее всего, маркиз де Конфьян повесит твоего мужа вслед за собственной женой.
Королева опустила взгляд на пол… И у нее подкосились ноги. Она не знала, от чего больше. От услышанного или от вида говорящей черепашки.
— Мари! — Мишель присел со своей стороны решетки и взял ее за руку. — Не пугайся, это наш славный Великий магистр.
— Да при чем здесь дядя Маг! — прошипела Мари, вцепившись в его пальцы и не желая их отпускать. — Как ты мог допустить до этого? Ты, взрослый человек, король, отец, в конце концов! — вдруг она замерла с открытым ртом, похлопала несколько раз пушистыми ресницами и выдохнула: — Маркиз жив, да?
— Лучше бы он был мертв, — угрюмо ответил Мишель, поглаживая пальцы Мари. — Лучше и для него самого, и для маркизы Катрин.
Мари тихонько охнула и посмотрела на черепашку, уныло опустившую голову на пол.
— Серж Скриб что? Свихнулся?
— Определенно, — вздохнула черепашка. — Он теперь требует называть себя Якулом и вешает всех подряд, — Великий магистр встрепенулся и посмотрел на короля. — А что у тебя с судебной системой в королевстве, а? Надо бы, когда Мари нас всех спасет, наказать мерзавца.
— За что, хотелось бы знать? — усмехнулся Мишель. — За то, что мэтр Петрунель воспользовался им? А если бы он воспользовался кем-то дорогим для вас? Вы бы и тогда настаивали на расправе?
— Правдоискатель! — фыркнула черепашка. — С такими представлениями о жизни нельзя на трон садиться.
— Так, значит… мэтр Петрунель? Это он все устроил? — спросила Мари и тут же снова вспыхнула: — Мишель! Я никогда в жизни тебе не прощу, что ты отправил меня в Париж! Никогда!
— Мари! Не сердись, — Мишель коснулся пальцами ее волос, щеки, губ. — Я думал о тебе и нашем сыне. Здесь было опасно. Здесь и сейчас опасно. А там для тебя все родное.
— Родное? — опешила королева. — Родное? Все, что у меня есть родного в жизни, связано с тобой! Ты… ты, не спрашивая, отправил меня из дома! Ты не позволил мне быть с тобой в трудное время! Ты отнял у меня право стоять возле тебя! Я — твоя жена! Я имела это право!
